Новости Самары и Самарской области. АОН Парк Гагарина. Новости Самары и Самарской области Мнения о Генрихе фон Плауэне

Продолжение.

Итак, давайте познакомимся с нашим героем поближе. Нам известно, что в 1410 г., когда личность Генриха осветили безжалостные лучи истории, ему было сорок или около того лет. Тюрингец, из династии фогтов Фогтланда фон Вайда, прибыл в Тевтонский орден почти за двадцать лет до Грюнвальда, в 1391 г., как светский рыцарь-крестоносец, т.е. представитель той группы европейского рыцарства, что предпочитала отдавать Богу богово поближе и с максимальным комфортом. Целые отряды таких туристов прибывали в Пруссию, участвуя не столько в военных походах, сколько в военных инсценировках - сравнимых с учениями в условиях приближенных к боевым. Впрочем, все были довольны - и туристы, тепло встречаемые в орденских замках и сами братья-рыцари, приобретавшие малой ценой популярность и известность в Европе.
Очевидно, что на фон Плауэна государство крестоносцев произвело впечатление - в отличие от своих сотоварищей, он решает остаться, надев белое, т.е. навсегда. Впрочем, подобный выбор был не столь уж неожиданным - поколения Плауэнов служили ордену.

За выбором сделанным в двадцать один год, последовали годы рутины, с медленным восхождением по служебной лестнице. Нельзя сказать, что для представителя ветви старого и благородного рода это был быстрый взлет, совсем нет. Спустя пять-шесть лет последовало назначение в помощники комтура (административно-военная должность в ордене) Данцига, сменившаяся вскоре должностью хаузкомтура, некоего аналога лица по связям с общественностью того же Данцига. Отметим эти вехи: личный выбор служения и опыт взаимодействия с населением ордена, на фоне фактического отделения их интересов от орденских, чего Генрих, будучи очевидно человеком наблюдательным, не мог не замечать.
Первую самостоятельную роль фон Плауэн получает в 1402 г., на пять лет став комтуром Нессау, а в 1407 г. занимает такую же должность в Швеце, небольшом городке-крепости. Войну, начавшуюся в 1409 г., он встречает на вершине своей карьеры, не отмеченной особо яркими внешними событиями. То что последовало далее, говорит о том, что годы проведенные на службе не были для фон Плауэна впустую растраченным временем. Он - и это совершенно понятно, не был простым функционером орденской машины. Требовалась лишь особая ситуация, нечто позволившее бы выйти наружу внутренним потенциям этого немолодого уже служаки-интроверта.
Избрав Швец местом сбора, орденское войско выступило чтобы прикрыть свою столицу Мариенбург и было разгромлено в самой середине лета 1410 г. Среди одиннадцати комтуров, оставшихся лежать на поле боя, Генриха не было. Не совсем понятно, какую роль выполнял Генрих в ходе этой кампании, однако из имеющихся сведений можно предположить, что поставленная перед ним задача была хоть и ответственной, но второстепенной, в русле его карьеры. По всей видимости он прикрывал границы ордена в рамках своего административного поста - задача, которую всегда ставят перед не самыми лучшими войсками и командирами.
Известие о разгроме и гибели магистра немедленно создало вакуум власти в рыцарском государстве: мелкие крепости сдавались или вовсе оставлялись без боя, крупные города не ощущали себя связанными с интересами ордена, а главное - было совершенно непонятно кому подчиняться и что делать. Катастрофа подобного размаха просто не имела прецедентов в истории тевтонцев. Даже в худшие года восстания прусов командная цепочка ордена не разрывалась столь жестоким образом. Вскрылось и худшее, что всегда присуще структурам долгое время опирающимся на выслугу вместо заслуги: прискорбная нехватка инициативы и решительности.

Тут-то и потребовались способности фон Плауэна. Оценив ситуацию, он вышел за рамки и уровень коменданта крепости, став подчинять себе все имеющиеся силы, начав с отряда собственного брата, не успевшего к сражению. Собрав несколько тысяч уцелевших он принял второе, еще более смелое решение, граничащее с преступлением - бросить Швец. Как его комтур, не получивших иных приказов, он обязан был удерживать крепость до последнего и нет никаких сомнений, что обычный солдат предпочел бы так и сделать. Тогда дальнейшая судьба фон Плауэна зависела бы только от личного мужества и способностей полевого командира - бесславная сдача или героическая оборона. В любом случае это не имело бы особого значения, на фоне краха.
Но этого не случилось - сорокалетний комтур, в не имеющем особого опыта ведения больших кампаний ордене, проявил себя как человек со стратегической жилкой. Он понял, что в данный момент значение имеет лишь то, удастся ли удержать столицу Мариенбург или нет. Остальное уже было потеряно - еще до битвы приграничные территории наводняли отряды татар, сеющие смерть и разрушения. Он понял, что в условиях гибели армии всякая возможность маневрирования для изолированных отрядов ордена вскоре будет потеряна. И не теряя времени выступил на Мариенбург. Придя туда, он принимает третье, ключевое решение - пожертвовать обороной города, удерживая лишь замок. Это тяжелое решение, единственно возможное в тех условиях, демонстрирует умение отделять главное от второстепенного. Комтур, ставший в Мариенбурге штатгальтером магистра, поставил все на то, чтобы удержать главную позицию в войне и не откланялся от принятого решения ни на шаг. Он рассылает указы, не сомневаясь в их выполнении, требуя подкреплений и отвлекающих ударов. Он уже великий магистр, де-факто.
Между тем, союзная польско-литовская армия начинает осаду. В течении двух месяцев они пытаются взять или принудить к сдаче Мариенбург, но все напрасно. Их войска косит эпидемия, а польскому королю приписывают слова думали мы, что осаждаем их крепость, однако же сами оказались в осаде . Люди фон Плауэна предпринимают вылазки, причем особо отличаются несколько сотен прибывших из Данцига моряков. Но главное - меняется общая ситуация, вместе с настроем. Полная безнадежности для ордена ситуация после Грюнвальда сменяется более благоприятной. Подтягиваются ливонцы, начинают выступать венгры и растет возмущение в империи. Новая орденская армия в Западной Пруссии разбивает поляков и полностью освобождает ее. Ливонцы помогают защитить Кенигсберг. Удержав Мариенбург, фон Плауэн лишил противника практически всех возможных (и желанных) плодов победы. Отступление поляков (литовцы уходят еще раньше) напоминает последствия ранее проигранной битвы: потерянные города и замки точно так же берутся штурмом или оставляются без боя.
Осенью 1410 г. тевтонцы практически возвращаются к положению до Грюнвальда, вернув все позиции кроме лежащего на самой границе Торна. В подтверждение этой фактической ситуации, достигнутой его волей, Генрих фон Плауэн становится великим магистром Тевтонского ордена в ноябре того же года, после проведенной со всеми полагающимися обрядами церемонии в Мариенбурге. Любой другой воспринял бы это как вершину карьеры, ее пик. Но для него это лишь начало - в голове уже зреют иные, более широкие замыслы. Речь идет об преображении ордена, его обновлении. И первым шагом становится мир с ранее торжествующим врагом - в феврале следующего года. Это соглашение фиксирует временный отказ от тевтонских притязаний на Жемайтию, переданную литовцам и выплату ста тысяч богемских грошей - сумму весьма тяжелую для ордена. И все .

Но именно это и все сломало жизнь нового магистра. Стремясь рассчитаться с врагом, для того, чтобы выиграть время, Генрих проводит весьма жесткую политику, изымая любые средства, не щадя и своих. Вопрос стоял намного шире - в любой момент, когда поляки посчитали бы это удобным, они могли начать новую кампанию, прикрываясь неисполнением мирного договора. В условиях когда орден не мог вступить с ними в полевое сражение, существовала возможность того, что на этот раз они будут способны к длительной осаде или штурму.
Фон Плауэн шел на жертвы сам и требовал того же от братьев по ордену, горожан и прочих сословий. Всеобщая, как он считал, инертность и нежелание соответствовать задачам, делало его характер все более тяжелым и нелюдимым: он, всецело полагаясь на дисциплину, лишь давал указания, не вступая в их обсуждение. Характерная ошибка для людей с высоким интеллектом, замкнутых в себе. За два года передышки орден в значительной степени восстановил утерянное, но стал опасно раздроблен внутренне - политика фон Плауэна не успела избавиться от отчуждения собственного населения, но была достаточной чтобы восстановить против себя старую касту, тевтонских рыцарей, ощущавших себя преданными ради сомнительных новых целей. Ползли слухи, неизбежные в условиях самоизоляции магистра, предпочитавшего одинокие размышления и не имеющего терпения для разжевывания , очевидных (для него) вещей. Было подавлено два заговора, городской, в Данциге, и рыцарский. Одного комтура даже приговорили к высшей мере - пожизненному заключению.
Магистр стремится сделать свою политику всеобщей , выйдя из узких рамок и видя себя большим нежели глава рыцарского ордена. Осенью 1412 г. создается прообраз тевтонского парламента , Совет Земель, призванный быть посвященными в дела ордена и по совести помогать ему советом в управлении . Не стоит говорить о том, куда вела эта политика и чему она должна была способствовать. Но фактор времени играл против фон Плауэна и ордена. Не платить было нельзя, но и платить было нельзя - это сводило на нет все усилия магистра. Спустя год он принимает еще одно важное решение в своей жизни - начинает новую войну-реванш, сочтя это единственно возможным выходом.
Кампания, будь она начата лично им, могла бы иметь успех, ибо войско ордена было хорошо подготовлено и вполне достаточно, но из-за болезни магистр оказался изолирован в столице, а войска, попавшие под непосредственный контроль его противников среди рыцарей были, остановлены. Эта фронда выбрала своим главой героя прошлой войны Кюхмайстера, разбившего поляков в Западной Пруссии. Был спешно созван капитул, на котором магистра, переводя на понятный нас слог, признали слишком умным. Обвинив его в буйства сердца и желании жить лишь своим умом , братья-рыцари лишь оттенили истинную причину переворота-смещения, сформулировав это как нарушение устава ордена. Речь шла о том, что магистр искал совета у мирян , т.е. стремился поставить орден на несравнимо более широкую базу, совместив его интересы с интересами собственно Пруссии. Именно тогда, в январе 1414 г., Тевтонский орден и получил свою смертельную рану, ставшей хронической или попросту неизлечимой. Интересы Пруссии и ордена окончательно разошлись: в следующем веке Пруссия стала светским герцогством, возглавляемым бывшим магистром из Гогенцоллернов.

Сдав пост, фон Плауэн недолго побыл комтуром небольшой крепостицы, попав вскоре под арест. Это случилось из-за того, что его младший брат, фигура далеко не столь вдохновляющая, вступил в сговор с поляками, намереваясь с их помощью восстановить прежнее положение. Хотя заключение не было особенно тяжелым, переносить вынужденное бездействие было очевидной пыткой. В 1424 г. новый магистр назначает его попечителем, а после и управляющим небольшого орденского замка. Последние пять лет жизни проходят в мелких хлопотах и заботах, пережившего свой век человека. Зимой 1429 г. его не стало. После смерти он удостоился некоей формы реабилитации, будучи захороненным в Мариенбурге рядом с другими великими магистрами. Интересно, что его племянник сумел спустя двадцать пять лет немного расплатиться за дядю, нанеся полякам тяжелейшее поражение и став впоследствии магистром. Но истории это уже изменить не могло.

Эпоха и история раздавили фон Плауэна, но то, что он вышел на этот бой делает ему честь тем большую, чем грандиознее была цель.

Ягайло и Витаутас добились триумфа, о котором едва смели мечтать. Их дед когда-то претендовал на реку Алле, которая более или менее обозначала границу между заселенными землями вдоль побережья и безлюдными местами к юго-востоку на литовской границе. Теперь же, казалось, Витаутас мог претендовать на все земли к востоку от Вислы. Ягайло был готов к осуществлению старых польских притязаний на Кульм и Западную Пруссию. Однако именно в тот момент, когда победители праздновали свой оказавшийся кратковременным успех, среди тевтонских рыцарей нашелся единственный человек, чьи качества лидера и твердая воля сравнялись бы с их собственными – Генрих фон Плауэн. Ничто в его прошлой биографии не предвещало, что он станет кем-то большим, чем простым кастеляном. Но он был из тех, кто неожиданно проявляется и возвышается в периоды кризисов. Фон Плауэну было сорок лет, когда он прибыл как светский крестоносец в Пруссию из Фогтлянда, что располагался между Тюрингией и Саксонией.

На него столь большое впечатление произвели монахи-воины, что он принял их обеты бедности, целомудрия, послушания и войны против врагов Церкви. Благородное происхождение обеспечило ему офицерскую должность, и после длительной службы он был назначен комендантом замка Шветц. Этот крупный пункт находился на западном берегу Вислы к северу от Кульма и имел важное значение для защиты границ Западной Пруссии от набегов.

Когда фон Плауэн узнал о размерах поражения, постигшего орден, он единственный из оставшихся кастелянов принял на себя ответственность, выходящую за рамки обычной службы: он приказал подчиненным ему трем тысячам воинов выступить в Мариенбург, чтобы укрепить гарнизон крепости до того, как туда подойдут польские войска. Ничто другое для него в тот момент не имело значения. Если Ягайло решит повернуть на Шветц и захватит его – пусть. Своим долгом фон Плауэн считал спасение Пруссии – а это означало защитить Мариенбург, не заботясь о меньших замках.

Ни опыт, ни предыдущая служба фон Плауэна не готовили его к такому решению, ведь он брал на себя огромную ответственность и всю полноту власти. Тевтонские рыцари гордились своим неукоснительным подчинением приказам, а в тот момент было неясно, спасся ли кто-то из старших по рангу офицеров ордена. Однако в этой ситуации послушание оказалось принципом, обернувшимся против самих рыцарей: офицеры ордена не были приучены выходить за рамки данных им инструкций, особенно не рассуждать и не принимать самостоятельных решений. В ордене редко приходилось спешить – всегда было время подробно обсудить возникающие проблемы, посоветоваться с капитулом или советом командоров и прийти к общему взаимопониманию. Даже самые самоуверенные Великие магистры советовались со своими рыцарями по военным вопросам. Теперь же для этого не было времени. Эта традиция ордена парализовала действия всех уцелевших офицеров, ожидавших приказов или возможности обсудить свои действия с другими. Всех, но не фон Плауэна.

Генрих фон Плауэн начал отдавать приказы: командорам крепостей, находившихся под угрозой нападения,– «Сопротивляться!», морякам в Данциге – «Явиться к Мариенбургу!», ливонскому магистру – «Как можно скорее послать войска!», немецкому магистру – «Набрать наемников и отправить их на восток!». Традиция послушания и привычка подчиняться приказам оказались столь сильны в ордене, что его приказы выполняли!!! Произошло чудо: повсюду усилилось сопротивление. Когда первые польские разведчики приблизились к Мариенбургу, они обнаружили гарнизон крепости на стенах, готовым сражаться.

Фон Плауэн собирал людей отовсюду, откуда только мог. В его распоряжении был небольшой гарнизон Мариенбурга, его собственный отряд из Шветца, моряки из Данцига, светские рыцари и ополчение Мариенбурга. То, что горожане были готовы помогать защищать крепость, было результатом действий фон Плауэна. Один из первых его приказов был: «Сжечь дотла город и пригороды!». Это лишило поляков и литовцев укрытий и припасов, предотвратило распыление сил на защиту стен города и расчистило подступы к замку. Возможно, моральное значение его решительного поступка имело еще большее значение: такой приказ показал, как далеко фон Плауэн готов пойти для защиты замка.

Уцелевшие рыцари, их светские собратья и горожане начали приходить в себя от шока, в который их привело поражение. После того как первые польские разведчики ретировались из-под стен замка, люди Плауэна собрали внутрь стен хлеб, сыр и пиво, пригнали скот, привезли сено. Были приготовлены пушки на стенах, расчищены секторы обстрела. Нашлось время, чтобы обсудить планы обороны крепости против возможных атак. Когда 25 июля подошло основное королевское войско, гарнизон уже собрал припасов на 8-10 недель осады. Этих припасов так не хватало польско-литовской армии!

Жизненно важным для обороны замка было состояние духа ее командующего. Его гений импровизации, желание победы и неутолимая жажда мщения передались гарнизону. Эти черты характера, возможно, раньше мешали его карьере – яркий характер и нетерпимость к некомпетентности не ценятся в армии в мирное время. Однако в тот критический момент именно эти черты фон Плауэна оказались востребованы.

Он писал в Германию:

«Всем князьям, баронам, рыцарям и воинам и всем прочим добрым христианам, кто прочтет это письмо. Мы, брат Генрих фон Плауэн, кастелян Шветца, действующий на месте Великого магистра Тевтонского ордена в Пруссии, сообщаем вам, что король Польский и князь Витаутас с великим войском и неверными сарацинами осадили Мариенбург. В обороне его заняты все силы ордена. Мы просим вас, пресветлые и благородные господа, позволить вашим подданным, кто пожелает помочь нам и защитить нас во имя любви Господней и всего христианства ради спасения души или ради денег, прийти нам на помощь как можно скорее, чтобы мы могли изгнать наших врагов».

Призыв Плауэна о помощи против «сарацин», возможно, был гиперболой (хотя некоторые из татар и были мусульманами), но тем не менее апеллировал к анти-польским настроениям и побуждал к действию немецкого магистра. Рыцари начали собираться у Ноймарка, где бывший протектор Самогитии Михель Кюхмайстер сохранил значительные силы. Офицеры ордена спешно рассылали извещения, что орден готов принять на военную службу любого, кто сможет приступить к ней немедленно.

Ягайло надеялся, что Мариенбург быстро капитулирует. Повсюду в других местах деморализованные войска ордена сдавались в плен при малейшей угрозе. Гарнизон Мариенбурга, убеждал себя король, поступит так же. Однако, когда крепость, вопреки ожиданию, не капитулировала, королю пришлось выбирать между плохим и худшим. Он не хотел идти на приступ, но отступление стало бы признанием поражения. Так что Ягайло приказал начать осаду, ожидая, что защитники сдадутся: сочетание страха смерти и надежды на спасение было серьезным стимулом для почетной капитуляции. Но король быстро обнаружил, что у него не хватает сил осаждать столь большую и хорошо спроектированную крепость, как Мариенбург, и одновременно посылать к другим городам войска в количестве, чтобы те капитулировали. В распоряжении Ягайло не было и осадных орудий – он не приказал вовремя отправить их вниз по Висле. Чем дольше его войско стояло под стенами Мариенбурга, тем больше времени было у тевтонских рыцарей, чтобы организовать оборону других крепостей. Трудно судить короля-победителя за его ошибки в расчетах (что бы сказали историки, если бы он не попытался ударить прямо в сердце ордена?), но его осада провалилась. Польские войска восемь недель пытались взять стены замка, используя катапульты и пушки, снятые со стен близлежащих крепостей. Литовские фуражиры жгли и разоряли окрестности, щадя только те владения, где горожане и знать поспешили предоставить им пушки и порох, еду и фураж. Татарская конница носилась по Пруссии, подтверждая во всеобщем мнении, что репутация свирепых варваров ею вполне заслужена. Польские войска вошли в Западную Пруссию, захватив много замков, оставшихся без гарнизонов: Шветц, Меве, Диршау, Тухель, Бютов и Кенитц. Но жизненно важные центры Пруссии – Кенигсберг и Мариенбург остались в руках ордена. В литовских войсках вспыхнула дизентерия (слишком много непривычно хорошей еды), и наконец Витаутас заявил, что уводит свою армию домой. Однако Ягайло был исполнен решимости оставаться, пока не возьмет замок и не захватит его командующего. Ягайло отказался от предложений мирного договора, требуя предварительной сдачи Мариенбурга. Король был уверен, что еще немного терпения, и в его руках будет полная победа.

Тем временем войска ордена уже двигались в Пруссию. Ливонские отряды подошли к Кенигсбергу, высвободив силы Прусского ордена, находившиеся там. Это помогло опровергнуть обвинения в измене: ливонских рыцарей порицали за то, что они не нарушили договор с Витаутасом и не вторглись в Литву. Это, возможно, заставило бы Витаутаса послать войска для защиты границы. На западе венгерские и немецкие наемники спешили в Ноймарк, где Михель Кюхмайстер формировал из них армию. Этот офицер до сих пор оставался пассивным, слишком беспокоясь о взаимоотношениях с местной знатью, и не рисковал выступать против Польши, но в августе он направил небольшое войско против отряда поляков, примерно равного по численности силам Кюхмайстера, одолел их и захватил вражеского командующего. Затем Кюхмайстер двинулся на восток, освобождая один город за другим. К концу сентября он очистил Западную Пруссию от вражеских войск.

К этому времени Ягайло уже был не в силах продолжать осаду. Мариенбург оставался неприступным, пока его гарнизон сохранял свой боевой дух, а фон Плауэн заботился о том, чтобы его наспех собранные войска сохраняли желание сражаться. Более того, гарнизон замка был воодушевлен уходом литовцев и новостями о победах ордена. Так что, хотя запасы и истощались, осажденные черпали свой оптимизм из добрых вестей. Их подбадривало и то, что их ганзейские союзники контролируют реки. Тем временем польские рыцари побуждали короля возвращаться домой – срок, который они должны были служить по своим вассальным обязанностям, давно истек. В польской армии не хватало припасов, среди воинов начались болезни. В конце концов, Ягайло не оставалось ничего иного, кроме как признать, что средства защиты по-прежнему торжествуют над средствами нападения: кирпичную крепость, окруженную водными преградами, можно было взять лишь длительной осадой, и даже тогда, вероятно, лишь с помощью счастливого стечения обстоятельств или предательства. У Ягайло же в тот момент не было ни сил, ни провианта для продолжения осады, да и в будущем не было на это надежды.

После восьми недель осады, 19 сентября, король дал приказ к отступлению. Он возвел хорошо укрепленную крепость возле Штума, к югу от Мариенбурга, снабдил ее многочисленным гарнизоном из своих лучших войск и собрал там все припасы, что мог набрать по окрестным землям. После чего Ягайло приказал сжечь все поля и амбары вокруг новой крепости, чтобы затруднить тевтонским рыцарям сбор провианта для осады. Удерживая крепость в самом сердце Пруссии, король надеялся оказывать давление на своих врагов. Существование крепости также должно было ободрить и защитить тех из горожан и землевладельцев, которые перешли на его сторону. По пути в Польшу он остановился у гробницы Святой Доротеи в Мариенвердере, чтобы помолиться. Ягайло нынче был очень набожным христианином. Помимо набожности, сомнения в которой возникали из-за его языческого и православного прошлого и которые Ягайло старался всячески искоренить, ему нужно было продемонстрировать общественности, что он использовал православные и мусульманские войска лишь как наемников.

Когда польские войска отступили из Пруссии, история повторилась. Почти за два века до этого именно поляки несли на себе бремя значительной части сражений, но тевтонские рыцари постепенно завладели этими землями потому, что как тогда, так и теперь слишком мало польских рыцарей желало остаться в Пруссии и защищать ее для своего короля. У рыцарей ордена терпения было больше: благодаря этому они пережили катастрофу при Танненберге.

Плауэн отдал приказ преследовать отступающую вражескую армию. Ливонские войска двинулись первыми, осадив Эльбинг и вынудив горожан сдаться, затем направились на юг в Кульм и овладели там большинством городов. Кастелян Рагнита, чьи войска контролировали Самогитию во время Грюнвальдской битвы, направился через центральную Пруссию к Остероде, один за другим захватывая замки и изгоняя с земель ордена последних поляков. К концу октября фон Плауэн вернул почти все города, кроме Торна, Нессау, Рехдена и Страсбурга, находящиеся прямо на границе. Даже Штум был взят после трехнедельной осады: гарнизон сдал замок в обмен на право свободного возвращения в Польшу со всем имуществом. Худшие дни рыцарей, казалось, миновали. Фон Плауэн спас орден в самый отчаянный момент. Его отвага и целеустремленность вдохнули эти же чувства в остальных рыцарей, превратив деморализованные остатки уцелевших в проигранном сражении людей в настроенных на победу воинов. Фон Плауэн не верил, что единственная проигранная битва определит историю ордена, и убедил многих в окончательной будущей победе.

Помощь с запада также подоспела на удивление быстро. Сигизмунд объявил войну Ягайло и отправил к южным границам Польши войска, которые не позволили многим польским рыцарям присоединиться в армии Ягайло. Сигизмунд хотел, чтобы орден оставался угрозой для северных провинций Польши и его союзником в будущем. Именно в этом духе он ранее договаривался с Ульрихом фон Юнгингеном: что никто из них не заключит мир с кем-то еще, не посоветовавшись с другим. Амбиции Сигизмунда распространялись на императорскую корону, и он желал выказать себя перед немецкими князьями как твердого защитника немецких сообществ и земель. Превысив законную власть, как это и должен был сделать подлинный лидер в кризисной ситуации, он созвал выборщиков императора во Франкфурте-на-Майне и убедил их немедленно послать помощь в Пруссию. Большей частью эти действия со стороны Сигизмунда были, конечно, игрой – он был заинтересован в избрании его королем Германии, и это был первый шаг на пути к императорскому трону.

Самая действенная помощь пришла из Богемии. Это было удивительно, так как король Венцеслас изначально не выказывал интереса к спасению ордена. Хотя новости о

Грюнвальдской битве достигли Праги уже через неделю после сражения, он ничего не предпринял. Такое поведение было типичным для Венцесласа, который часто оказывался в запое именно тогда, когда нужно было принимать решения, и даже в трезвом виде он не слишком интересовался своими королевскими обязанностями. Лишь после того как представители ордена проницательно одарили щедрыми подношениями королевских любовниц, пообещали выплаты безденежным представителям знати и наемникам и, наконец, сделали королю предложение, по которому Пруссия становилась подчиненной Богемии, этот монарх начал действовать. Венцеслас неожиданно пожелал, чтобы его подданные отправились на войну в Пруссию, и даже ссудил дипломатам ордена свыше восьми тысяч марок на оплату услуг наемников.

Прусское государство было спасено. Помимо потерь в людях и имуществе, которые со временем должны были восстановиться, Тевтонский орден, казалось, не особенно сильно пострадал. Его престижу был, конечно, нанесен урон, но Генрих фон Плауэн отвоевал большинство замков и изгнал врагов за границы орденских земель. Позднейшие поколения историков рассматривали поражение в Грюнвальдской битве, как смертельную рану, от которой орден постепенно истек кровью. Но в октябре 1410 года такое развитие событий казалось маловероятным.

Генрих фон Плауэн (1370-28 декабря 1429) - двадцать седьмой Великий магистр Тевтонского ордена (1410-1413), комтур городов Нассау (1402-1407), Свеце (1407 - ноябрь 1410), а также - Эльблонг, с ноября 1410 по октябрь 1413 года - Великий магистр ордена (официально отрекся 7 января 1414), управляющий-попечитель замка Лохштедт (1429).

Происхождение и прибытие на службу

Генрих фон Плауэн происходил из рода фогтов Плауэна, который основал Генрих I фон Плауэн в XII веке. Генрих родился в Фогтланде, находящемся между Тюрингией и Саксонией. Начиная с XII века фогты из города Плауэн часто принимали участие в крестовых походах и приходили на помощь тевтонцам. Известно, что многие представители рода фон Плауэн также были задействованы в связях с орденом. В 21 год (1391) Генрих принял участие в походе крестоносцев, а вскоре после этого он вступил в орден и переехал в Пруссию в белом орденском плаще.

В 1397 году Генрих фон Плауэн был назначен адъютантом (компаном) комтура в Данциге, а спустя год получил должность хаузкомтура (ответственный за связи с местной властью). Полученный в эти годы опыт явно сказался впоследствии на отношении великого магистра фон Плауэна к Данцигу. В 1402 году Генрих фон Плауэн был назначен комтуром Нассау. В кульмской земле комтур Генрих провел 5 лет (1402-1407) после чего великий магистр Ульрих фон Юнгинген назначил его комтуром Свеце. Здесь у него не было никаких головокружительных успехов, пока не шла речь о его дальнейшем продвижении по службе.

В 1409 году обострились отношения на границе Ордена и Польско-Литовского государства. Орден желал отобрать у Литвы земли Жемайтию, но столь агрессивная политика тевтонцев настроила против них Польшу. Магистр фон Юнгинген пытался уладить ситуацию и разбить польско-литовский союз, но его действия не увенчались успехом. Оставался лишь один выход из ситуации - 6 августа 1409 года Тевтонский орден объявил Польше и Литве войну.

Великая война 1409-1411 и правление орденом

В августе обе стороны начали военный сбор, но конфликт быстро стих, и уже осенью 1409 года установилось перемирие. Но ни одну из сторон не устраивала ничья в этой войне, и зимой 1409 года началась подготовка к новым военным действиям, а весной-летом 1410 война возобновилась. 24 июня истек срок перемирия. Немцы начали сбор своих войск, ожидая подкрепления из Европы, от Сигизмунда Люксембургского. Местом сбора рыцарей Ульрих фон Юнгинген назначил Свеце, резиденцию комтура Генриха фон Плауэна. Свеце занимал очень удобное место на юго-западе орденских земель: здесь было проще ждать атаки великопольских отрядов, сюда было проще подойти союзникам из Венгрии и наемникам из Померании и Силезии.

15 июля 1410 года между Грюнвальдом и Танненбергом состоялась знаменитая Грюнвальдская битва, в ходе которой объединённое польско-литовское войско под командованием Ягайло и Витовта сумело нанести сокрушительное поражение тевтонцам. Исход битвы решил исход всей войны. В сражении пала почти вся высшая знать ордена: 11 комтуров, 250 братьев-рыцарей и сам великий магистр. Часть союзников ордена предала тевтонцев.

Польско-литовские войска двинулись на столицу ордена, город Мариенбург. Уцелевшие члены ордена думали о грядущем поражении, но Генрих фон Плауэн вызвался не допустить врагов до столицы ордена. В ноябре 1410 года на его были возложены обязанности спасителя Тевтонского ордена. Ситуация к этому времени была критической. Большая часть войска была разбита, враги осадили Мариенбург, а жители городов, уверовавшие в полный разгром ордена, присягали на верность польскому королю.

Собрав всех воинов, оставшихся в живых после Грюнвальда, фон Плауэн двинулся на Мариенбург. Вскоре к Плауэну прибыло подкрепление: двоюродный брат Генриха, не успевший принять участие в битве, привел с собой 400 данцигских «корабельных детей»-матросов. Летописец называет его «мужественным и добрым воином». Через 10 дней после Грюнвальда польско-литовское войско подошло к Мариенбургу, но здесь, вопреки надежде поляков на скорую победу, к битве были подготовлены 4 тысячи человек. Началась многодневная осада города. Осада длилась долго, но поляки не добивались результата. А осажденные, горожане, воины и «корабельные дети», напротив, предпринимали вылазки и наносили по полякам удары. Генрих фон Плауэн справлялся с поставленной задачей. Вскоре начались споры и среди самих поляков и литовцев, в результате чего великий князь Витовт снял осаду и приказал литовскому войску разворачиваться. Вскоре осада была полностью снята Ягайло. Таким образом магистр фон Плауэн не допустил взятия Мариенбурга и полного разгрома ордена. Эта победа стала первой крупной победой Генриха фон Плауэна.

Ее Светлость принцесса Анни-Фрид Рейсс фон Плауэн часто вызывала возмущение. Она, например, никогда не сидела в башне и не вышивала крестиком, и это было, конечно же, возмутительно, - какая же она после этого принцесса? Больше того, она даже никогда, как подобает настоящей принцессе, не ждала принца на белом коне - просто её лучший друг, за которого она вышла замуж, признался ей, что всю жизнь скрывал от нее свое аристократическое происхождение, но теперь деваться некуда, придется ей стать титулованной принцессой

На момент этого важного признания Её Светлость ещё не была никакой Светлостью, её звали Анни-Фрид Лингстад, и она была дирижером Подземного Королевского Оркестра лилипутов имени Фрэнка Синатры, то есть титул буквально свалился ей на голову, едва она подняла глаза от пюпитра и взглянула на принца, который вздыхал, глядя на нее из-за кулис. Что же, подумала Анни-Фрид, принцесса так принцесса, не понимаю, чем принцесса хуже дирижера? - и решительно стала Её Светлостью. Из-за имени, которое звучало точно так же, как имя брюнетки из некогда бешено популярного шведского квартета ABBA - ту звали тоже Анни-Фрид и фамилия её была, как на грех, тоже Лингстад - многие считали, что это именна та Анни-Фрид стала принцессой после замужества, и даже допускали нотки осуждения в голосе, когда им приходилось об этом говорить: ведь как бы ни был совершенен род человеческий, все же нельзя с сожалением игнорировать тот очевидный факт, что редко встретишь гомо сапиенса, переполненного восторгом от новости, что какая-то певичка вдруг сделалась принцессой, не ударив для этого пальцем о палец!

Её Светлость - та, которая настоящая Светлость, а не та, про которую многие думали, что она Светлость - относилась с полным спокойствием как к путанице с именами, так и к неудовольствию отдельных личностей, и уж тем более не считала нужным ничего объяснять. Она никогда ничего никому не объясняла, а просто размахивала палочкой, самозабвенно прикрыв глаза, и музыканты прекрасно понимали, что от них требуется. Она вообще составляла приятное исключение из всех дирижеров, с кем был знаком тот самый ее лучший друг, оказавшийся принцем. Ему доводилось встречать дирижеров-болтунов, дирижеров-зануд, дирижеров-злодеев, дирижеров-убийц и даже дирижеров-обжор - последнее, согласитесь, не может не шокировать, потому что особенно плохо вяжется с интеллигентным обликом представителей этой профессии. Но Анни-Фрид была просто дирижером, дирижером как таковым, именно это и вызвало в принце настолько сильные чувства, что он не утерпел и после долгих лет дружбы предложил ей руку и сердце, не говоря уже у титуле, который давно тяготил его, и принц буквально грезил - да-да, именно грезил, как самый настоящий принц! - с кем бы разделить тяготы этого бремени.

Однажды принц - кстати, его звали простым швейцарским именем Маасдам, потому что он был швейцарский наследный принц, - итак, однажды принц Маасдам сидел дома (у него был выходной) и смотрел нон-стопом раритетный клип, где два гражданина в строгих костюмах и с лицами освобожденных партийных работников весело плясали старинный танец под названием «Макарена». Её Светлость принцесса Анни-Фрида в это время в тридцать восьмой раз перечитывала рассказ О.Генри «Дары волхвов» - не потому, что ей нечем было заняться, напротив, у неё была куча дел, например, пересадить только что проклюнувшееся зернышко граната в открытый грунт, но прошло уже шесть с половиной часов с того момента, как она в предпоследний раз перечитала «Дары волхвов», и принцессе требовалось поскорее снова испытать Великое Волнение. В этом, она была уверена, и состоял смысл многократного перечитывания любимых книг. Многие не понимают, как Великое Волнение может быть целью и смыслом, но Её Светлость вовсе не была одной из многих, и понимала гораздо больше, чем можно было предположить, глядя на её довольно-таки наивное выражение лица (то есть, выражаясь попросту, ужасно глупое! но нельзя же так в лоб сказать о принцессе).

В тот самый момент, когда охваченная Великим Волнением принцесса Анни-Фрид отложила книжку, чтобы принести чай своему возлюбленному Маасдаму, в дверь постучали, и это был весьма требовательный стук. Её Светлость поспешила открыть, забыв про чай, и увидела на пороге бабушку Дориана Грея, женщину, печально известную далеко за пределами Швейцарии. Прославилась она не только своей редкой для бабушки профессией астрофизика, но и нечеловеческой щедростью. Когда её маленький внук Дориан приезжал к ней на каникулы, она так закормила его сдобными булочками, что он оказался неспособен выполнить свою литературную миссию, не говоря уже об этической, и потому на самом деле «Портрет Дориана Грея» так и не был написан. В каком-то смысле, может быть, и к лучшему, хотя Оскар Уайльд, например, так не считал: в тот период он сильно нуждался в деньгах, и ему совсем не помешал бы скромный гонорар.

– Я пришла просить у тебя защиты, принцесса, - с места в карьер, не здороваясь, заявила старушенция (кстати, на её ночном колпаке была изображена вся Солнечная Система!). - Твои бывшие коллеги по группе ABBA, похоже, сговорились не давать мне спать. Каждую ночь они устраивают пикники на лужайке под моими окнами и поют песню про Новый год. Знаешь, милая, я тоже в молодости любила ходить на дискотеки, и у меня были штаны-бананы, и я умею плевать в коробочку с тушью для ресниц*, но всему же есть предел! Вразуми их, будь другом, иначе я за себя не отвечаю!

Вид у бабушки Дориана Грея был такой, что Анни-Фрид сразу поверила - она за себя не отвечает, и хотя ни к какой группе ABBA Её Светлость не имела отношения, ей пришлось пообещать, что в ближайшую ночь она немедленно наведет порядок на лужайке под старухиным окном.

Ровно в полночь принцесса выскользнула из дома, пообещав мужу вернуться не позднее, чем через два часа. Она всё рассчитала и думала, что час уйдет на дипломатические переговоры и ещё час - на бесплодные попытки отказаться от неизбежного братания под льющуюся рекой текилу. Но чем ближе Анни-Фрид подходила к дому бабушки Дориана Грея, тем сильнее билось её сердце, потому что она слышала самую прекрасную музыку на свете, и в двух шагах от лужайки, где играли разноцветные огни и колыхались огромные радостные тени, принцесса уже не была так уж уверена, что ей хочется поскорее вернуться домой, и давайте на этом месте воздержимся и не станем спорить о вкусах, потому что иначе придется перелопатить целые пласты мировой культуры, включая совершенно невыносимую какофонию!

– Наконец-то! Наконец-то! - закричала какая-то высокая всклокоченная особа в белых штанах с люрексом. - Наконец-то ты пришла, дорогая Анни-Фрид, и я могу со спокойной душой отправиться в свою тихую Норвегию, чтобы предаться тихим норвежским радостям со своей тихой норвежской семьей!

– Почему в Норвегию? - спросила сбитая с толку принцесса, хотя на самом деле ей ни о чем не хотелось спрашивать, тем более ей была неинтересна какая-то Норвегия. Она только и мечтала, как бы поскорее присоединиться к этому волшебному пению, ну или хотя бы немножко подирижировать квартетом.

Всклокоченная особа принялась что-то объяснять, широко размахивая руками, но тут у принцессы зазвонил мобильный телефон. Принц Маасдам спрашивал - притом самым учтивым тоном - не хочет ли она знать, о чем передают в ночных теленовостях.

– По-моему, вы все сошли с ума, - жалобно сказала принцесса. - Странная девица машет на меня руками и хочет уехать в Норвегию, а ты звонишь, мешаешь мне слушать музыку и спрашиваешь, не интересуют ли меня последние известия. Если они не касаются моего гранатового зернышка, которое я так и не успела пересадить, потому что зачиталась О.Генри, то нет, ни капли не интересуют.

– А зря, - торжествующе произнес Маасдам. -т - Только что в новостях передали, что подлинная Анни-Фрид Линдстаг - это ты. И все эти годы группа ABBA ждала твоего возвращения, и вот оно свершилось, о чем только что уведомил сигнал, поступивший с камеры наружного наблюдения, установленной на доме бабушки Дориана Грея. Подними голову и помаши мне, дорогая.

Её Светлость посмотрела в глазок камеры над своей головой и помахала мужу.

«Что ж, подлинная - так подлинная», - подумала она, решив ничему не удивляться.

– Надеюсь, ты позаботишься о гранатовом зернышке, пока я буду колесить по свету с гастрольным туром? - спросила она.

– Спрашиваешь! - фыркнул принц. - Конечно, позабочусь! И о японских финиках тоже.

– А разве они взошли? - оживилась принцесса. - Послушай, их надо поливать трижды в сутки водой комнатной температуры, только не переборщи с азотными удобрениями, слышишь? Ты слышишь меня, дорогой?

Принц уже не слышал. Он заснул, потому что переутомился, наслушавшись «Макарены», ведь ностальгия по прошлому хороша в разумных дозах. Бабушка Дориана Грея, обрадовавшись внезапно наступившей развязке, тоже заснула, успев лишь подумать: «Какое счастье! Теперь они все уйдут с моей лужайки и я смогу выгуливать там своих кошек!» (кошек у нее было шестеро и ещё собака Муся, но последняя предпочитала сидеть дома). Принцесса Анни-Фрид, крепко обнявшись с Бенни Андерссеном, Бьерном Ульвеусом, Агнетой Фельтског и суррогатной Анни-Фрид Линдстаг, немедленно, не покидая лужайки возле дома бабушки Дориана Грея, перешла в распоряжение группы ABBA и отправилась в гастрольный тур, вызвавший не только удивительный сбой в верхних строчках самых популярных чартов, но и Великое Волнение - почти как то, которое сама принцесса испытывала, читая рассказ О.Генри «Дары волхвов».

Екатерина Спиваковская

*В прошлой жизни тушь для ресниц продавалась в специальных коробочках. Нужно было сначала туда плюнуть и растереть тушь, утрамбованную в плотный кирпичик, а уж потом специальной щеточкой нанести ее на ресницы. Именно оттуда, из коробочек с тушью, и берет свое начало выражение “плюнуть и растереть”! (Прим.автора)

Политическая система, которая развивалась в Центральной и Восточной Европе в первой половине XIV века и окончательно сложилась ко времени правления Винриха Книпродского, начала выкристаллизовываться к концу века. Теперь заложенные прежде политические тенденции развивались как бы по инерции, а при малейшем сдвиге в этом планомерном движении государства оказывались втянутыми в конфликты, решить которые можно было только с помощью силы. Орденское государство продолжало разрастаться, насколько позволяло его географическое положение. Напряженность в отношениях с польским соседом усиливалась, и если орден намеревался сохранить целостность своих земель по нижнему течению Вислы, ему следовало не спускать глаз с этого естественного рубежа. Вот почему орден выразил готовность за немалую сумму выкупить у герцога Ладислауса Оппельнского герцогство Добжинь на Висле. В 1402 году он приобрел у Сигизмунда Венгерского Новую Марку, лишь для того, чтобы она не досталась Польше; орденские территории начали разрастаться к Западу и уже вскоре могли слиться с германскими землями, в то время как территории вдоль рек Нотец и Варта соединялись с землями по нижнему течению Вислы. Новое приобретение, как и покупка Добжиня, было чревато увеличением трений в отношениях с польским соседом. Успешно развернутая в середине века политика ордена в Прибалтике, которая складывалась из участия в мирном соперничестве и военных конфликтах, и здесь переросла в покупку территорий: в 1398 году орден приобрел остров Готланд, чтобы положить конец пиратским налетам; десять лет спустя остров снова был продан королю Норвегии и Швеции Эриху, но в течение десяти лет орден мог серьезно влиять на ситуацию в Балтийском море. Договор 1384 года с герцогом Витовтом Литовским, наконец, закрепил право владения самаитскими территориями, которые являлись сухопутным мостом между прусскими землями ордена и Ливонией; однако это был лишь подготовительный шаг: далее предстояло выяснять отношения с восточными и южными соседями.

Главное же событие произошло за пределами орденского государства: в 1386 году литовский герцог Ягайло, женившись на королеве Едвиге, наследнице польской короны, принял христианство и польский королевский престол, вслед за ним приняла христианство и вся Литва. Вскоре страна в качестве герцогства, где остался править двоюродный брат Ягайло, Витовт, вошла в состав Польши, а новый польский король, принявший имя Владыслава, оставался великим князем литовским. Теперь с юга и востока орденские земли оказались захваченными в клещи, которые в любой момент могли сомкнуться. С появлением польско-литовского союза прекращала свое существование целая система других союзов, которая начала складываться на востоке еще в первые десятилетия XIV века; война была неизбежна. И прусская, и польская стороны всячески пытались ее отсрочить. Однако предотвратить ее было невозможно. Мирных средств уже было недостаточно, чтобы привести в порядок затвердевший геополитический рельеф.

Тем временем внутри орденского государства оформились политические группировки, и прежнее равновесие между орденом, епископами, городами и рыцарством сменилось некоторым внутренним напряжением, которое, при определенных внешних обстоятельствах могло вылиться во внутренний кризис. Еще в 1390 году верховный магистр мог написать об орденской политике в отношении городов: «То, что они удалены от городов общины и не принадлежат к общине, нашим городам невыгодно и неудобно». Однако в начале нового века эта политика приобрела унитарный характер. Сложно сказать, оставались ли еще тогда у орденского государства общие политические и экономические интересы с крупными городами, но их весьма независимая политика, в частности, основание в 1397 году Союза ящериц (объединения рыцарей-землевладельцев Кульмской земли), говорит о том, что внутренние отношения между государством и сословиями, представлявшими население земель, становились все более напряженными.

Таким образом, по мере развития, как внутриполитического, так и внешнеполитического, неизбежно назревали решения, затрагивающие основы орденского государства. А оно по-прежнему, как и 200 лет назад, исходило из того, что лишь орден и его верховный магистр являются носителями власти. Построение ордена определяло и структуру государства. В уже сложившуюся конструкцию был включен народ, сама же структура ордена оставалась неизменна, и орден рассчитывал, что столь же неизменна будет и структура населения, состоящего из пруссов и немцев, а оно, между тем, уже превратилось в единый народ. Любое изменение в структуре ордена означало не только внутреннюю перестройку государства, но и являлось предательством по отношению к закону ордена, который распространялся лишь на братьев. Орден вовсе не желал перестраивать свою внутреннюю политику, как, впрочем, не желал отказываться и от своей внешнеполитической идеи, на которой строилось его государство. Ведь главным и во внутренней, и во внешней политике была борьба с язычниками. Соседство с язычниками было необходимо, чтобы с ними бороться (таков был долг христианина). Нельзя было допустить, чтобы христианство пришло с другой стороны. Христианизация Литвы выглядела несколько неправдоподобно; братья, не без основания, видели в польско-литовском союзе не только внешнеполитическую опасность, но и серьезную угрозу самому существованию орденского государства, которое в отсутствие боевой задачи теряло всякий смысл. Ведь не только ради мнения Европы, которая по-прежнему поставляла ему в помощь своих рыцарей, орден продолжал выполнять свой долг. В существовании государства должен быть определенный смысл, и братья, пытаясь сохранить идеи и задачи своего государства, поддерживали в нем жизнь. Теперь крах был неизбежен: идея, в XIII веке покорившая и наполнившая жизнью восток, больше ничего не значила.

Таким образом, братья стояли перед выбором: закон ордена или закон государства. И лишь один человек был готов отказаться от идеи ордена и предпочесть государство - верховный магистр Генрих фон Плауэн. Так он и поступил, хотя братьями поддержан не был. Вот почему его ждала неудача. Мнению братьев он противопоставил свою сильную волю. Он был один против целой общины. Судьба его отличается от столь похожих между собой судеб целой вереницы верховных магистров, ибо она определяется законами трагедии. Единственной трагедии, разыгравшейся внутри сплоченных рядов ордена.

Генрих фон Плауэн был родом из тех же краев, что и Герман Зальский и еще кое-кто из верховных магистров и братьев Немецкого ордена. И в нем жил дух тех мест: как истинный тюрингец он был склонен к размышлениям, и одновременно, как и всем жителям восточногерманских земель, ему были присущи прямолинейность и суровость. Многое связывало родину Генриха с Пруссией, и выходцу из Тюрингии не так уж сложно было попасть в орден и его прибалтийское государство. С XIII века, когда предпринимались частые крестовые походы и вовсю велась борьба с язычниками, фогты из рода Плауэнов были связаны с орденским государством. С этого времени братья из рода Плауэнов то и дело упоминаются в истории ордена. Все они были Генрихами. И все, по крайней мере, те, о ком нам что-нибудь известно, отличались той неудержимой, грубой силой, которая так и рвалась наружу. Трое из Плауэнов были братьями ордена на момент битвы при Танненберге. Четвертый слишком поздно прибыл с подкреплением с их общей родины. Но из всех Плауэнов лишь один смог достичь служебных высот и войти в историю. Генрих родился в 1370 году. Впервые он попал в Пруссию в возрасте 21 года, приняв участие в походе крестоносцев. Многие, пройдя через такое испытание, становились братьями ордена. Он действительно вступил в орден через несколько лет и второй раз прибыл в Пруссию уже в белом орденском плаще. В 1397 году он был компаном, то есть адъютантом комтура в Данциге. Год спустя он уже занял должность хаузкомтура, которая заставила его окунуться в многообразные связи с органами самоуправления этого гордого ганзейского города; полученный в эти годы опыт явно сказался впоследствии на отношении верховного магистра к Данцигу. Проведя много лет в Кульмской земле в качестве комтура Нессау, в 1407 году он был назначен тогдашним верховным магистром Ульрихом Юнгингенским комтуром Шветца, небольшого округа в южной Помереллии. Никаких особых успехов и головокружительных побед не было в его карьере. Он спокойно продвигался по служебной лестнице, подобно многим другим братьям. Ничто не говорило о том, что комтур Шветца, многие годы скромно выполнявший свои служебные обязанности, вознесется на небывалую высоту в момент крушения государства, достигнув поистине трагического величия. Генрих фон Плауэн был бы человеком с обычной судьбой, не будь столь необычным само время. Он жил под покровом обыденности, пока судьба не призвала его; с тех пор он повиновался лишь ее зову, противостоя закону, по которому жил прежде, времени и людям, посвятив себя полностью своей новой задаче и тому пути, который желал пройти до конца – к победе или поражению. С тех пор, как образовался литовско-польский союз, наступление на Литву, которая для ордена по-прежнему оставалась языческим государством, означало и наступление на Польшу. Верховный магистр Ульрих Юнгингенский, пытавшийся, покуда у ордена хватало дыхания, развязать эти вражеские узы, не видел теперь для этого иного способа, кроме войны. Война началась в августе 1409 года, однако вскоре установилось перемирие, и важный шаг опять был отложен. Переговоры и решения третейского суда призваны были уладить то, что можно было уладить лишь с помощью меча. К 24 июня 1410 года, когда истек срок перемирия, стороны уже жаждали битвы. Местом сбора орденского войска верховный магистр назначил замок Шветц, резиденцию Генриха фон Плауэна. Как один из юго-западных форпостов орденских земель она как нельзя лучше подходила для этих целей; здесь ожидали наступления Великой Польши, сюда же должны были прибыть собственные войска ордена и наемники из империи, а также из Померании и Силезии и как можно скорее воссоединиться. Таким образом, Шветц, в отличие от большинства других крепостей ордена, был прекрасно подготовлен к обороне орденских земель с юго-запада. А вражеское войско, между тем, собиралось в другом месте. Своей целью оно избрало главную резиденцию ордена, Мариенбург, однако, обходя бассейн реки Древенц, войско вынуждено было двинуться на восток и 13 июля взяло Гильгенберг, начисто разорив его. 15 июля 1410 года два вражеских войска выстроились лицом к лицу между деревнями Грюнфельд и Танненберг. Небольшая германская армия не решалась начать первой, но объединенные польско-литовские войска тоже чего-то ждали, а между тем на горячем июльском небе поднималось солнце. Тогда верховный магистр направил к польскому королю герольда и двух воинов, приглашая сразиться, как подобает рыцарям. Ягайло принял вызов. Вскоре началась битва. Поначалу прусским воинам сопутствовал успех: сам верховный магистр трижды врезался во вражеские ряды во главе своих рыцарей. Однако позднее войско ордена было обойдено с флангов, к тому же, рыцари из Кульмской земли оказались предателями: они позорно бежали по сигналу своего знаменосца Никкеля Ренисского (тот опустил знамя). Это решило исход битвы. Верховный магистр, почти все высшие должностные лица ордена, 11 комтуров, 205 рыцарей ордена пали в битве, а войско ордена разметало на все четыре стороны. На поле боя при Танненберге сошлись не просто два вражеских войска, а два мира: Западная Европа, в которой рыцарская жизнь уже давно приняла четкие и благородные формы, и до конца еще не сформировавшийся восточный мир, воинственно поглядывающий на Запад. И этот мир победил. Логичнее было бы, если бы он не мог победить. Оставшиеся в живых братья сдали свои крепости польскому королю. Иные выносили «оттуда какое могли имущество и деньги. Часть братьев, утратив все, ушла из страны; другая часть подалась к германским правителям и сетовала на тяжкие беды и страдания, ниспосланные ордену». Летописец того времени не мог не сожалеть об этом. Однако он не осуждает орден. Куда тяжелее была гибель 200 братьев на поле брани при Танненберге. Пока такие люди, как верховный магистр Ульрих Юнгингенский и его воины, погибали за орден, ни у кого не было права сомневаться в нем. Конечно, они боролись уже не за миссионерские идеи. Но жизни их были принесены в жертву ордену. Мужественные воины и не могли поступить иначе. Однако костяк ордена не принимал участия в битве. И когда Генрих фон Плауэн выразил желание спасти Мариенбург, те, кто остались в живых, возложили на него эту миссию. Поражение при Танненберге неожиданно вскрыло внутреннюю ситуацию в государстве. Не было столь необходимого государству внутреннего единения между братьями и народом орденских земель. Структура государства и его населения, форма и содержание, соединенные в силу необходимости, продолжали существовать независимо друг от друга. Сначала их связывал общий рост и становление, потом, однако, их интересы разошлись: теперь у сословий, местной знати, городов, даже епископов, была собственная корысть, которая не совпадала с притязаниями ордена-суверена. И все они, «не видавшие ни щита, ни копья», присягнули польскому королю в надежде на имущество разбитого (как они полагали) ордена. Генрих фон Плауэн мужественно воспринял это известие, оказавшись достойным преемником воинов, павших при Танненберге. Однако непростая задача по спасению государства целиком и полностью ложилась на его плечи. Несокрушимое мужество воинов ордена вызвало его к исторической миссии. Но едва взошла его звезда, начал неумолимо приближаться его крах. Теперь, когда больше не существовало старого порядка, открылся путь величию отдельной личности. Плауэн долго находился в тени, прежде чем настал его час. Судьба уберегла его от битвы «для особой славы и милости», как выразился один летописец. Известие об ужасающем поражении при Танненберге, подобно ветру, ворвалось в страну, угрожая смести остатки государства, а братья, вместо того, чтобы спасать то, что еще можно было спасти, начали разбегаться; тогда-то и наступило время Генриха фон Плауэна - он был уже не просто комтуром среди нескольких уцелевших братьев. Пришло время взять власть и употребить свою жестокую волю ради великой цели. Генрих поднял оставшиеся войска и поспешил в Мариенбург. Важно было удержать главную резиденцию ордена, которая была изначальной целью вражеского войска. Двоюродный брат Генриха, не успевший принять участие в битве, поджидал его неподалеку со свежими силами; этот «мужественный и добрый воин» (как его именует летописец) тоже был готов включиться в борьбу. 400 данцигских «корабельных детей», как тогда называли матросов, составили желанное подкрепление. Город Мариенбург был предан огню, дабы не послужил он приютом для врага. Приказания теперь отдавал комтур Шветца. Братья, оставшиеся в крепости, избрали его регентом верховного магистра, хотя это было лишь чисто формальное подтверждение уже и без того принятых им на себя полномочий. Прошло десять дней после битвы при Танненберге; подойдя к замку, польско-литовское войско нашло своего противника во всеоружии. На месте города осталась лишь груда пепла, но и она служила обороне. 4000 человек, в том числе и жители Мариенбурга, ожидали битвы. А ведь поляки и здесь рассчитывали одержать скорую победу. День за днем продолжалась осада, и каждый новый день означал моральную и военную победу немцев. «Чем дольше они стояли, тем меньшего добивались», сообщает летописец ордена о врагах. Осажденные предприняли вылазку, и возглавили ее матросы; «когда выбежали они из крепости, немалого труда стоило вернуть их обратно», рассказывает летописец об этих отважных головорезах. Каждый день осады работал на немцев и против поляков. На западе фогт Новой Марки собирал прибывших из Германии наемников, с северо-востока двигалось ливонское войско ордена. А тем временем осажденные смело наносили удары по полякам, литовцам и татарам из ворот крепости. В ордене пересказывали слова польского короля: «Думали мы, что осаждаем их крепость, однако же сами оказались в осаде». В лагере перед замком свирепствовали эпидемии. Военного братства поляков и литовцев как не бывало. Великий князь Литовский Витовт со своим войском ушел, а в конце сентября должен был снять осаду и польский король Владыслав Ягайло. Мариенбург отважно оборонялся больше двух месяцев и был спасен. Это была первая победа твердого и решительного характера Генриха фон Плауэна. 9 ноября 1410 года в освобожденной столице ордена Генрих был избран верховным магистром. Эта церемония утвердила его право на власть, которую в тяжкие времена взял он в свои руки. Он был единственным человеком, у кого достало мужества продолжить борьбу после поражения прусской ветви ордена; лишь он один знал, как должен дальше развиваться орден. Теперь речь шла уже не о боевом мужестве, выказанном его предшественником Ульрихом Юнгингенским на поле брани. Здесь требовалось мужество иного рода: нужно было день за днем отдавать свою жизнь службе, нужно было быть беспощадным к себе и к тем, кто еще может принести пользу, следовало отказаться от стариков, в которых не было проку, и все ради единственной цели – спасти орденское государство. В 1411 году был заключен Торнский мир , условия которого определила победа ордена в Мариенбурге. Прусские владения остались за орденом. Самаитские земли, сухопутный мост между Ливонией и Пруссией, отходили Ягайло и Витовту, однако лишь в пожизненное владение. Кроме того, необходимо было выплатить 100 000 коп богемских грошей. Судя по всему, верховный магистр не отдавал себе отчета в том, что эти выплаты окончательно обескровят и без того ослабевшее орденское государство.

Постоянные доходы обедневших земель никогда бы не составили требуемой суммы. Генрих решился взвалить это тяжкое бремя на плечи братьев. Теперь он воспользовался правом мастера, и, выражая свое повиновение, братья должны были передать ордену все деньги и серебро, которые были в замках и которыми владели рыцари. Генрих был тверд в своих требованиях к братьям, однако и для себя не делал исключения. Но, поскольку страдали господа, жертвы требовались и от подданных. Генрих выдвигал доселе неслыханные требования: чтобы осуществить лишь первую долю выплат, он считал необходимым ввести особый налог. Представители сословий, то есть представители городов, дворян и духовенства, признали его необходимость и, собравшись 22 февраля 1411 года в Остероде, одобрили это предложение. Для внутренней политики верховного магистра это был серьезная победа. Он чуть ли не силой вынуждал страну к жертвам. Лишь Данциг отказался выплачивать новый налог. Ведя во время войны ловкие переговоры и с польской, и с прусской стороной, этот целеустремленный ганзейский город пытался обрести независимость, которой обладали другие прибалтийские ганзейские города. Торнский мир обманул их ожидания. И теперь, отказываясь платить налог, Данциг пытался хотя бы ослабить власть орденского государства. Но переговоры закончились катастрофой. Став верховным магистром, Генрих назначил комтуром Данцига своего младшего брата. И он тоже носил имя Генриха фон Плауэна. Казалось, трения между орденом и городом несколько уладились. Ситуация едва разрядилась, как комтур совершил абсолютно бессмысленный поступок. 6 апреля 1411 года, вызвав на переговоры данцигских бургомистров Летцкау и Хехта и члена городского совета Гросса, он велел схватить их прямо в замке, и на следующую ночь они были казнены. Лишь через неделю горожане узнали об их смерти. Да и сам верховный магистр оставался в неведении несколько дней. Потом, однако, он взял на себя ответственность за действия комтура – не как брат, а скорее как представитель государственной власти – и далее действовал очень решительно: произошли серьезные изменения в составе совета города: туда были введены представители цехов, призванные противостоять махинациям данцигского патрициата. Все это еще более сблизило братьев. Вскоре комтур Данцига стал единственным доверенным лицом верховного магистра. У них были не только одинаковые имена, но и слишком похожие характеры. Разница была лишь в том, что комтур был моложе, и потому жесткость и грубость его характера сразу же находила выход, а верховный магистр умел себя сдерживать, направляя энергию на великие цели. Однако и великие качества, присущие магистру, были не чужды его младшему брату. Конечно, им не хватало главного - глубокой морали, и деятельность старшего брата слишком страдала от этого. И пока не совершилась трагедия его жизни, младший брат оставался лишь его злой тенью, этаким демоном, обретшим плоть, черной силой, ворвавшейся в его судьбу.

Различие же между братьями проявилось тогда, когда понадобилось пролить кровь подданных, дабы очистить государство. Не прошло и месяца со дня той казни в Данциге, как был схвачен комтур Редена, Георг Вирсбергский, и несколько дворян; они обвинялись в том, что готовили убийство верховного магистра, место которого должен был занять Георг Вирсбергский, и собирались взять в плен комтура Данцига, а земли передать Польше. И здесь магистр действовал решительно. Николаус Ренисский, предводитель объединявшего рыцарей Кульмской земли Союза ящериц, который во время битвы при Танненберге подал сигнал к бегству, и еще несколько дворян закончили свою жизнь на эшафоте. А комтур Редена был приговорен капитулом ордена к пожизненному заключению. Этим заговор и закончился. Однако для верховного магистра это послужило сигналом опасности. Он был обеспокоен этим даже больше, чем сопротивлением Данцига. Ведь Георг Вирсбергский тоже был членом ордена! Значит, враги были не только среди поляков. И налаживать отношения надо было не только с прусскими сословными представителями. Враги были и в самом ордене. Как он был неосмотрителен, требуя от братьев стольких жертв. Ведь братья вовсе не желали идти по тому пути, который он считал единственно возможным. Он чувствовал, что скоро окажется в полном одиночестве.

Однако он продолжал идти тем же путем. Возможно, он возлагал какие-то надежды на решение третейского суда в Офене. Чтобы расплатиться с поляками, нужно было вводить еще один налог. Причем взиматься он должен был со всех: с мирян и священнослужителей, с батраков и домашних слуг, вплоть до самого последнего пастуха. Конечно, это могло повлечь новые волнения и протесты со стороны представителей сословий и самого ордена. Генрих понимал, что прежде чем требовать чего-то от сословий, нужно было наделить их правами. И он принял решение: государство не должно больше основываться на одном лишь ордене. Осенью 1412 года, заручившись согласием высших должностных лиц ордена, он учредил совет земель из представителей дворянства и городов, которым, как сказано в летописи, «надлежало быть посвященными в дела ордена и по совести помогать ему советом в управлении землями». Один из них торжественно поклялся, что будет «давать верные советы по лучшему моему разумению, опыту и знанию, что Вам и всему Вашему ордену и Вашим землям принесет величайшую пользу». Совет земель вовсе не был демократическим учреждением, с помощью которого сословные представители могли влиять на суверена. Члена совета назначались верховным магистром на довольно длительный срок и, главным образом, лишь для того, чтобы доводить его волю до населения. Это вовсе не сословно-парламентское представительство, а орган, с помощью которого верховный магистр осуществлял «народное управление». Однако этим функции Совета земель не ограничивались. Ведь ему еще надлежало «по совести помогать советом в управлении землями». Правда, представителям предлагалось не говорить о «нашей земле», а, согласно клятве, давать надлежащие советы ордену и землям верховного магистра. Тем не менее, сословные представители уже несли свою долю ответственности за судьбу орденских земель. От них ждали не только жертв, но и деятельного участия.

Создавая Совет земель, Генрих фон Плауэн преследовал еще одну цель. В государстве, которому угрожал враг, необходимо было упорядочить расстановку сил. Перевес какой-либо из социальных групп с ее частными интересами вредил государству в целом. А привлекая на свою сторону Совет земель, Генрих мог несколько ограничить полновластие «большой пятерки». В Данциге он сломил главенство городского патрициата, политика которого была направлена против ордена, введя в городской совет представителей цехов и мастерских. Он поддерживал мелкие города (чего не делал в отношении крупных), способствовал развитию прусских вольных городов в Замландии и одновременно поощрял рыцарство, как, впрочем, и низкие сословия, которые были наделены немаловажными привилегиями в рыбной ловле и добыче древесины. Минуя городской совет, он обращался непосредственно к общинам, он предпочитал иметь дело не с сословными представителями, а непосредственно с самими сословиями. В интересах большой игры он сталкивал между собой ее невольных участников (надо сказать, этот метод у него переняли более поздние орденские правительства), а потом с помощью обдуманных действий пытался восстановить равновесие, как это делалось в прошедшем, более счастливом и богатом веке. При этом в корне изменилась сама сущность орденского государства. Жизнь немцев в Пруссии пошла по-другому. Теперь, когда этим землям, до недавнего времени процветавшим, грозила ужасная опасность, Генрих фон Плауэн иначе определял для себя понятие орденского государства. Служение, жертвенность, борьба больше не исчерпывались для братьев лишь обетом, а для мирян их правовыми обязанностями; теперь это была общая судьба всех жителей Пруссии, у которых был и общий враг. Великие жертвы ради спасения страны, которых требовал верховный магистр, – если не теоретически, то фактически – приравнивали верноподданнический долг жителей орденских земель к рыцарскому или монашескому служению братьев. Ведь жертва требовалась и от тех, и от других. Они служили одному укладу жизни, и у них был один общий враг - по ту сторону границы. И подданные ордена тоже чувствовали теперь свою ответственность за общее бытие, разделив с братьями историческую судьбу. Поэтому изменилась сама основа взаимоотношений между орденом и населением; после двух веков великой истории изменился характер орденского государства: иначе нельзя было защитить то совместное бытие, которое сама история заключила в прусские границы. Вот этому новому государству и предназначались все великие жертвы ордена и народа. И речь теперь шла уже не только о независимости ордена, но и о политической свободе. Лишь у Генриха фон Плауэна хватило мужества, по примеру погибших братьев, продолжить борьбу и после битвы при Танненберге, он единственный из всех братьев был готов – ибо таково было требование времени - покончить с прошлым ордена и его прусского детища. Впервые за двухвековую историю прусского государства во главе ордена стоял человек, который, повинуясь обету, служил не только ордену, но и самому государству. Ради этого государства он заключил мир с Польшей и готов был к новой войне во имя свободы этого государства. Ради этого государства братья должны были проявлять ту же самоотверженность, что и он сам, отказываясь от некоторых своих прав, если права эти не служили свободе этого государства. От сословий, проживающих в орденских землях, он требовал огромных материальных жертв, но при этом впервые давал им возможность принять участие в управлении землями и повлиять на собственную судьбу. Понятие служения ордену теперь означало долг перед государством, который несло на себе и население земель, - так изменился внутренний строй Пруссии. Генрих по-прежнему не собирался отказываться от идеи ордена и его государства, которая не утратила своей значимости и после битвы при Танненберге, от идеи борьбы с язычниками, но он к тому же считал, что прусскому государству необходимо самоутвердиться, обрести власть и собственные права, объясняя это борьбой за существование. Это был действительно веский аргумент, и действия орденского государства уже не нужно было оправдывать миссионерской борьбой; таким образом, впервые идея Немецкого ордена была сформулирована как поддержание жизнеспособности и господства немецкого прибалтийского государства под его властью. Эта идея прусского государства, которое Генрих пытался восстановить из обломков после битвы при Танненберге, стала почти навязчивой, это она толкнула его к на предательству и стала причиной провала.

Плауэн неотступно следовал к своей цели и все больше отдалялся от братьев. Теперь он не скрывал от них, что смирился со своим одиночеством. Отдавая распоряжения, он уже не мог сдержаться, и повышал голос. Его брат назвал жителей Данцига «вероломными тварями» и «сукиными детьми». Верховный магистр тоже иной раз давал волю своему бурному темпераменту, употребляя крепкие выражения. Ливонский магистр настоятельно просил его в своем письме: «Будьте добры и приветливы, как прежде, дабы постоянно крепли меж нами согласие, любовь и дружба».

Тяжким бременем легло одиночество на верховного магистра в Мариенбурге. Однако если бы он продолжал соблюдать правила ордена, ничего не предпринимая без одобрения братьев или высших должностных лиц ордена, руки у него были бы связаны. А потому он предпочитал ограничиваться советом низших чинов. И когда приходило время заключительных обсуждений, его парадные покои были закрыты для высших руководителей ордена, двери же охранялись вооруженными слугами. Он никого не впускал, кроме родного брата и мирян. А в замке между тем шептались братья, подозревавшие, будто верховный магистр окружил себя астрологами и предсказателями, и они советуют ему в вопросах войны и мира и решают судьбу страны. Но, несмотря на все эти тяготы, немало угнетавшие Плауэна, он думал лишь о своей цели – о спасении Пруссии, об освобождении орденского государства от бремени непомерных выплат. Ибо слишком скоро выяснилось, что напрасны были все эти жертвы, на которые шла страна, чтобы выплатить в рассрочку сумму в 100 000 коп богемских грошей. Верховный магистр переживал, что из одной ловушки они угодили в другую, гораздо больше, из которой освободиться будет куда труднее, и «придется им плясать под чужую дудку». Так ему виделось положение ордена. Прошел уже год с тех пор, как был создан Совет земель. Генрих решил, что сам он и его государство, которое набралось свежих сил, готовы к битве: иначе никак нельзя было избавиться от польско-литовского ига. И осенью 1413 года битва началась. Было выставлено три войска: против Померании, Мазовии и Великой Польши. Одно войско он передал под командование своему родному брату, второе – своему двоюродному брату, который встал на его сторону еще при обороне Мариенбурга, хотя и не был членом ордена. Больше никому верховный магистр не доверял. Сам он был болен и остался в Мариенбурге, а войска ордена, пополнившиеся наемниками, вступили на вражескую территорию. Но тут маршал ордена Михаэль Кюхмейстер, который ведал военными вопросами в землях ордена, вернул войско данцигского комтура, которое уже успело напасть на Мазовию. Братья уже открыто не повиновались своему магистру. Маршала и верховных руководителей ордена Генрих призвал к ответу на орденском капитуле в Мариенбурге. А в результате был осужден сам. Магистра, который еще не оправился от болезни, посадили в темницу. Его лишили ключа и печати, знаков его высокой должности. Обвинитель превратился в обвиняемого и был смещен со своего поста. 7 января 1414 года Генрих фон Плауэн официально отказался от должности верховного магистра. А два дня спустя верховным магистром был избран маршал ордена Михаэль Кюхмейстер. Теперь Генрих должен был принести присягу своему злейшему врагу. Согласно его собственному желанию, он был назначен в маленькую комтурию Энгельсбург в Кульмской земле. Не прошло еще и четырех лет с тех пор как малоизвестный комтур Генрих фон Плауэн, покинув замок в комтурии Шветц (кстати, недалеко от Энгельсбурга), спас от поляков Мариенбург и занялся перестройкой государства, которое он тогда только что возглавил. Он неожиданно поднялся на невиданную высоту, где ему суждено было парить в одиночестве, и так же неожиданно был низвергнут. Выдвинутый против него иск – это не что иное, как отражение мелочной ненависти братьев и их суеверного страха, который испытывают дети, уложив старшего на обе лопатки. Им знакома была его природа, «буйство его сердца», как они выражались, называя его неисправимым человеком, который «желал жить лишь своим умом». Им было не по душе это обретенное силой величие, которое они не желали поддерживать даже ради общего государства, и потому мстили Генриху неверностью за его превосходство. Все его сумасбродные поступки были упомянуты весьма кстати, и при этом обвинение братьев ничего не стоило. Лишь один пункт действительно попал в цель: братья обвиняли поверженного магистра в том, что он искал совета у мирян «противно уставу нашего ордена», на верность которому он присягал. Обвинение касалось всей политики Генриха, в том числе и создания Совета земель. Учредив этот совет, Генрих фон Плауэн действительно пошел против духа и буквы ордена, нарушив верность братьям, которым некогда поклялся служить. Они были по-своему правы, объясняя, в письмах к германским правителям, свои действия тем, что «все мы без исключения не могли и не желали более, вопреки законам нашего ордена, выносить такого человека на посту верховного магистра». Но в тот момент, когда всему государству грозила опасность, жить, как прежде, лишь по законам братства означало ставить личные интересы общины превыше задач, выдвигаемых временем. В жесткой командной власти Плауэна братья видели лишь его деспотизм (по их мнению, он просто не желал согласовывать свои действия с конвентом, как предписывали законы ордена); они и не подозревали, что это суровое правление и было его собственным служением, поэтому им казалось, что они сами все еще служат ордену, а между тем орден давно превратился для них в набор профессиональных инструментов. Где им было понять, что в глубине души магистр не изменил ни себе, ни орденскому государству, что он по праву ставил страну и народ превыше эгоизма братьев. Создавая Совет земель, верховный магистр желал, чтобы неизрасходованный потенциал немецкого населения Пруссии тоже был вовлечен в управление страной; эта ответственность должна была выработать в нем готовность к жертве и помочь осознать свой долг. Безусловно, Генрих виновен перед орденом и его законом, однако истории следует отдать ему должное: из всех рыцарей Немецкого ордена он единственный видел тот путь, который предстояло пройти орденскому государству; он не только понял, в каком именно направлении должно оно развиваться, но и собирался формировать этот процесс и руководить им. Проведя несколько месяцев в маленьком Энгельсбурге, еще недавно могущественный человек лишился и скромной должностьи комтура. Снова за ним встала мрачная тень его брата: то великое, что было заложено в обоих Плауэнах, превратилось в их проклятье. Когда старший брат был смещен с поста верховного магистра, младшего назначили попечителем в Лохштэдт на заливе Фришес Гафф. Как некогда в Данциге, неспокойный характер, присущий всем Плауэнам, который постоянно жаждал деятельности и управлял их судьбами, опять вовлек его в очередную бессмысленную аферу. Вступив в сговор с врагом, он собрал сторонников поверженного верховного магистра и втянул брата в скверную историю, которая и стала причиной его трагического конца. Письма младшего Плауэна перехватили. Под покровом ночи и тумана он бежал в Польшу, переправившись через Нэйду, а бывший верховный магистр тем временем попал в тюрьму по подозрению в измене (которую, впрочем, и не нужно было доказывать). Семь долгих лет он провел в заключении в Данциге, потом еще три года (с 1421 по 1424 годы) в Бранденбурге на заливе Фришес Гафф, пока его не переправили в соседний замок Лохштэдт. А был ли Генрих фон Плауэн предателем? Даже если предположить, что он собирался заполучить орден с помощью поляков, а потом вместе с братьями пойти против Польши, это ничего не доказывает. Однако поверженный магистр определенно рассчитывал вернуться в Мариенбург. Неслучайно он выбрал для службы именно Энгельсбург, который, в силу своего географического положения, прежде всего оказывался в зоне наступления поляков (а наступление, несомненно, ожидалось). Возможно он надеялся здесь отсидеться и повторить весь тот путь, который всего несколько лет назад привел комтура Шветца в главную резиденцию ордена.

Пока Генрих сидел в темнице, его самый большой враг и одновременно его преемник Михаэль Кюхмейстер добровольно отказался от поста верховного магистра, поняв, что ничего другого ему не остается, кроме как продолжить политику своего предшественника (а ведь именно она и стала причиной отставки Плауэна). Однако Плауэн отдавал ей всю свою страсть, а слабовольный Кюхмейстер следовал ей вяло и нерешительно, лишь подчиняясь обстоятельствам, поскольку не умел подчинить их себе. В результате, он покинул пост, с которого в свое время изгнал более сильного политика.

У Пауля Русдорфского, сменившего Михаэля Кюхмейстера на посту верховного магистра, не было причины ненавидеть лохштэдтского узника. И он по возможности заботился о нем. Однако стоит нам узнать, что это была за забота, и мы поймем, весь трагизм положения бывшего магистра, который, достигнув зрелых лет, был огражден даже от самой скромной деятельности стенами замка своего же собственного ордена. Он был рожден для власти, а между тем в Лохштэдте он вынужден был писать унизительные письма верховному магистру Паулю Русдорфскому, сообщая об элементарных бытовых нуждах. Ему нужна была новая сутана, потому что старая совсем износилась. Он просил, чтобы при нем был усердный слуга и еще один слуга, которому он мог бы полностью доверять. Он жаловался верховному магистру: «Вынуждены мы посетовать на то, что не властны мы ничем распоряжаться, что маршал со своими гостями и холопами выпил все наше вино и лучшую нашу медовину и хотел забрать у нас бочку меда, которую нам дал епископ Хейльсберга, и намеревался ограбить наш погребок».

Вот и все хлопоты бывшего магистра. Десять лет он провел в заточении в Данциге и Бранденбурге и еще пять просидел перед своим окном в небольшом замке Лохштэдт, праздно глядя на волны залива и на кромку лесистого берега. В мае 1429 года его назначили на весьма незначительную должность попечителя Лохштэдта, только что было теперь в том проку? Это был учтивый жест, наверное, даже приятный для усталого человека, но он уже не мог вернуть его к жизни. В декабре 1429 года Генрих фон Плауэн умер. Мертвый Генрих был безопасен, и орден воздал ему почести, которых он был лишен при жизни. Тело Плауэна было погребено в Мариенбурге вместе с останками других верховных магистров.

Читая о ничтожных заботах великого человека и его тихой кончине, мы понимаем, что значило это поражение. Немецкий историк Генрих фон Трейчке (он первым по-настоящему признал, что прусские земли ордена служили Германии) пишет своему другу, размышляя о сущности и становлении ордена и о Генрихе фон Плауэне, что «сила, единственный рычаг государственной жизни, ничего больше не значила для его рыцарей, а с падением Плауэна послужила и моральному поражению ордена». Братья уже больше не были способны на подвиг, поскольку у них не было больше той силы – «рычага государственной жизни», с помощью которого можно было бы придать орденскому государству новый смысл.

Лишь Генрих решительно надавил на этот рычаг, пытаясь изменить государство и тем самым спасти его. Отважившись противопоставить свою собственную сущность целой общине, он порвал с прошлым ордена и распахнул ворота в последний этап его истории: превращение орденского государства в светское герцогство. Возможно, он и не ставил себе такой цели, а лишь желал создать государство, живущее согласно своему внутреннему закону и за счет собственных сил. Генрих фон Плауэн - одна из тех исторических личностей, которые существовали по законам будущего, и поэтому современниками воспринимались как предатели. В отличие от прежних верховных магистров, он, конечно, не является воплощением немецкого ордена и тогдашнего мира. Верховные магистры в первую очередь были братьями ордена. Он же всегда оставался прежде всего самим собой. Поэтому он, в одиночку взваливший на себя груз неизбежной вины, - единственная в истории ордена трагическая фигура. На фоне мощного эпоса, каким является эта история, выделяется лишь его судьба – судьба-драма. Как страстно он восставал против слепого сплочения своих братьев, и при этом почти не помышлял о собственной свободе! Он не принадлежал самому себе, как, впрочем, и ордену, былому ордену, он был достоянием будущего государства. Поистине трагическая для него потеря власти неизбежно делает его виновным в глазах его братьев, однако навсегда оправдывает его перед историей.