Кто был лечащим врачом сталина. Личный врач сталина. Окружение вождя делало вид, что ничего серьезного не происходит

Чудо, что Сталин смог дожить до 73 лет. Серьёзные проблемы со здоровьем начались у него ещё в 1920-х, после войны он пережил два инсульта. Третий инсульт, случившийся в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года оказался смертельным. Впрочем, Сталин мог бы в ту ночь выжить, если бы не преступное бездействие Хрущёва и Маленкова.
Александр Мясников был одним из известнейших терапевтов советского времени. В войну - главный терапевт Военно-морского флота СССР, потом - член президиума Академии медицинских наук. Он среди других светил науки был на даче Сталина в последние дни диктатора. Рукопись его воспоминаний, законченных в 1965-м, незадолго до смерти, естественно, была изъята. Недавно она была возвращена из архивов внуку Мясникова. Скоро она выходит в свет под названием “Я лечил Сталина”. С хладнокровием, с долей определенного врачебного цинизма Александр Мясников вместе с личными воспоминаниями описывает историю страны. Редактору книги Ольге Шестовой о существовании этих мемуаров рассказал ученик Мясникова, академик Евгений Чазов.

Поздно вечером 2 марта 1953 года к нам на квартиру заехал сотрудник спецотдела Кремлевской больницы: “Я за вами - к больному хозяину”. Я быстро простился с женой (неясно, куда попадешь оттуда). Мы заехали на улицу Калинина, там ждали нас еще профессор Н.В.Коновалов (невропатолог) и Е.М.Тареев, и помчались на дачу Сталина в Кунцево.
Мы в молчании доехали до ворот: колючие проволоки по обе стороны рва и забора, собаки и полковники, полковники и собаки. Наконец мы в доме (обширном павильоне с просторными комнатами, обставленными широкими тахтами; стены отделаны полированной фанерой). В одной из комнат были уже министр здравоохранения профессор П.Е.Лукомский (главный терапевт Минздрава), Роман Ткачев, Филимонов, Иванов-Незнамов.
Министр рассказал, что в ночь на 2 марта у Сталина произошло кровоизлияние в мозг с потерей сознания, речи, параличом правой руки и ноги. Оказалось, что еще вчера до поздней ночи Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Дежурный офицер (из охраны) еще в 3 часа ночи видел его за столом (смотрел в замочную скважину). Все время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате, в кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в скважину и увидел Сталина распростертым на полу между столом и диваном. Был он без сознания. Больного положили на диван, на котором он и пролежал в дальнейшем все время. Из Москвы из Кремлевской больницы был вызван врач (Иванов-Незнамов), вскоре приехал Лукомский - и они с утра находились здесь.

Консилиум был прерван появлением Берии и Маленкова (в дальнейшем они всегда приходили и уходили не иначе как вдвоем). Берия обратился к нам со словами о постигшем партию и народ несчастье и выразил уверенность, что мы сделаем все, что в силах медицины. “Имейте в виду, - сказал он, - что партия и правительство вам абсолютно доверяют, и все, что вы найдете нужным предпринимать, с нашей стороны не встретит ничего, кроме полного согласия и помощи”.
Эти слова были сказаны, вероятно, в связи с тем, что в это время часть профессоров - “врачи-убийцы” - сидела в тюрьме и ожидала смертной казни.
Сталин лежал грузный; он оказался коротким и толстоватым, обычное грузинское лицо было перекошено, правые конечности лежали как плети. Он тяжело дышал, периодически то тише, то сильнее (дыхание Чейн-Стокса). Кровяное давление - 210/110. Мерцательная аритмия. Лейкоцитоз до 17 тысяч. Была высокая температура, 38 с десятыми, в моче - немного белка и красных кровяных телец. При выслушивании и выстукивании сердца особых отклонений не отмечалось, в боковых и передних отделах легких ничего патологического не определялось. Диагноз нам представлялся, слава богу, ясным: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза. Лечение было назначено обильное: введение препаратов камфары, кофеина, строфантина, глюкозы, вдыхание кислорода, пиявки - и профилактически пенициллин (из опасения присоединения инфекции). Порядок лечебных назначений был регламентирован, но в дальнейшем он все больше стал нарушаться за счет укорочения сроков между впрыскиваниями сердечных средств. В дальнейшем, когда пульс стал падать и расстройства дыхания стали угрожающими, кололи через час, а то и чаще.


Весь состав консилиума решил остаться на все время, я позвонил домой. Мы ночевали в соседнем доме. Каждый из нас нес свои часы дежурства у постели больного. Постоянно находился при больном и кто-нибудь из Политбюро ЦК, чаще всего Ворошилов, Каганович, Булганин, Микоян.
* * *
Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только отрицательным: смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения, но тут же заявил, что он надеется, что медицинские мероприятия смогут если не сохранить жизнь, то продлить ее на достаточный срок. Мы поняли, что речь идет о необходимом фоне для подготовки организации новой власти, а вместе с тем и общественного мнения. Тут же мы составили первый бюллетень о состоянии здоровья И.В.Сталина (на 2 часа 4 марта). В нем имелась заключительная фраза: “Проводится ряд терапевтических мероприятий, направленных на восстановление жизненно важных функций организма”. Тем самым в осторожной форме выражалась надежда на “восстановление”, то есть расчет на некоторое успокоение страны.

Врач Александр Мясников.
В медицинских учреждениях - Ученом совете министерства, президиуме академии, в некоторых институтах - были созваны совещания для обсуждения того, как помочь в лечении Сталина. Вносились предложения о тех или иных мерах, которые предлагалось направлять консилиуму врачей. Для борьбы, например, с гипертонией советовали способы лечения, разработанные в Институте терапии (и мне было смешно читать мне самому направленные мои же рекомендации). Прислали описание метода лекарственного сна, а между тем больной был в глубоком бессознательном состоянии - сопоре, то есть спячке. Профессор Неговский предлагал лечить расстройства дыхания аппаратом искусственного дыхания, разработанным им для спасения утопающих и отравленных угарным газом, - его машины даже втащили в дом, но, увидев больного, автор не стал настаивать на своем методе.
Сталин дышал тяжело, иногда стонал. Только на один короткий миг, казалось, он осмысленным взглядом обвел окружавших его. Но взгляд уже ничего не выражал, опять сопор. Ночью много раз казалось, что он умирает.
* * *
На следующее утро, четвертого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы прибыла молодая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: “Да, инфаркт”. Переполох! Уже в деле врачей-убийц фигурировало умышленное недиагносцирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства. Теперь, вероятно, мы у праздничка. Ведь до сих пор мы в своих медицинских заключениях не указывали на возможность инфаркта, а заключения уже известны всему миру. Жаловаться на боли, столь характерный симптом инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить и в пользу инфаркта. Консилиум был в нерешительности. Я первый решил пойти ва-банк: “Электрокардиографические изменения слишком монотонны для инфаркта - во всех отведениях. Это мозговые псевдоинфарктные электрокардиограммы. Мои сотрудники по ВММА получали такие кривые в опытах с закрытой травмой черепа. Возможно, что они могут быть и при инсультах”. Невропатологи поддержали: возможно, что они мозговые, во всяком случае, основной диагноз - кровоизлияние в мозг - им достаточно ясен. Несмотря на самоуверенный дискант электрокардиографички, консилиум не признал инфаркта. В диагноз был, впрочем, внесен новый штрих: возможны очаговые кровоизлияния в мышце сердца в связи с тяжелыми сосудодвигательными нарушениями на почве кровоизлияния в базальные ганглии мозга.

фото: АР
* * *
От ЦК дежурил Н.А.Булганин. Я заметил, что он посматривает на нас подозрительно и, пожалуй, враждебно. Булганин блестел маршальскими звездами на погонах; лицо одутловато, клок волос вперед, бородка - немножко похож на какого-то царя Романова или, может быть, на генерала периода Русско-японской войны. Стоя у дивана, он обратился ко мне: “Профессор Мясников, отчего это у него рвота кровью?” Я ответил: “Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка сосудистого характера в связи с гипертонией и мозговым инсультом”. “Возможно?” - передразнил он неприязненно.
Весь день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневник, составляли бюллетени. Тем временем во втором этаже собирались член ЦК; члены Политбюро подходили к умирающему, люди рангом пониже смотрели через дверь, не решаясь подходить ближе даже к полумертвому “хозяину”. Помню, Н.С.Хрущев, коротенький и пузатый человечек, также держался дверей, во всяком случае, и в это время иерархия соблюдалась: впереди - Маленков и Берия, далее - Ворошилов, потом - Каганович, затем - Булганин, Микоян. Молотов был нездоров, гриппозная пневмония, но он два-три раза приезжал на короткий срок.
Объяснение желудочно-кишечных кровоизлияний записано в дневнике и вошло в подробный эпикриз, составленный в конце дня, когда больной еще дышал, но смерть ожидалась с часу на час.
Наконец она наступила - в 9 часов 50 минут вечером 5 марта.
Это был момент, конечно, в высокой степени знаменательный. Как только мы установили, что пульс пропал, дыхание прекратилось и сердце остановилось, в просторную комнату тихо вошли руководящие деятели партии и правительства, дочь Светлана, сын Василий и охрана. Все стояли неподвижно в торжественном молчании долго, я даже не знаю сколько - около 30 минут или дольше. Свершилось, несомненно, великое историческое событие. Ушел из жизни вождь, перед которым трепетала вся страна, а в сущности, в той или иной степени - и весь мир. Великий диктатор, еще недавно всесильный и недосягаемый, превратился в жалкий, бедный труп, который завтра же будут кромсать на куски патологоанатомы, а в дальнейшем он будет лежать в виде мумии в Мавзолее (впрочем, как оказалось потом, недолго; затем он превратится в прах, как и трупы всех прочих обыкновенных людей). Стоя в молчании, мы думали, вероятно, каждый свое, но общим было ощущение перемен, которые должны, которые не могут не произойти в жизни нашего государства, нашего народа.

Памятник Александру Мясникову у входа в Институт кардиологии.
* * *
6 марта в 11-12 часов дня на Садовой-Триумфальной во флигеле во дворе здания, которое занимает кафедра биохимии I МОЛМИ, состоялось вскрытие тела Сталина. Из состава консилиума присутствовали только я и Лукомский. Были типы из охраны. Вскрывал А.И.Струков, профессор I МОЛМИ (Московский ордена Ленина мединститут. - В.К.), присутствовал Н.Н.Аничков, биохимик профессор С.Р.Мордашев, который должен был бальзамировать труп, патологоанатомы профессора Скворцов, Мигунов, Русаков.
По ходу вскрытия мы, конечно, беспокоились: что с сердцем? откуда кровавая рвота? Все подтвердилось. Инфаркта не оказалось (были найдены лишь очаги кровоизлияний), вся слизистая желудка и кишок была усеяна также мелкими геморрагиями. Очаг кровоизлияния в области подкорковых узлов левого полушария был величиной со сливу. Эти процессы явились следствием гипертонической болезни. Артерии головного мозга были сильно поражены атеросклерозом; просвет их был очень резко сужен.
Немножко жутко и забавно было видеть, как плавали в тазах с водой вынутые из Сталина внутренности - его кишки с содержимым, его печень… Siс transit gloria mundi! (так проходит мирская слава. - В.К.)
* * *
Сильный склероз мозговых артерий, который мы видели на вскрытии И.В. Сталина, может возбудить вопрос, насколько это заболевание - несомненно, развившееся на протяжении ряда последних лет - сказывалось на состоянии Сталина, на его характере, на его поступках. Ведь хорошо известно, что атеросклероз мозговых сосудов, приводящий к нарушению питания нервных клеток, сопровождается рядом нарушений функций нервной системы. Прежде всего со стороны высшей нервной деятельности отмечается ослабление процессов торможения, в том числе так называемого дифференцировочного - легко себе представить, что в поведении Сталина это проявлялось потерей ориентации в том, что хорошо, что дурно, что полезно, а что вредно, что допустимо, что недопустимо, кто друг, а кто враг. Параллельно происходит обострение черт личности: сердитый человек становится злым, несколько подозрительный становится подозрительным болезненно, начинает испытывать идеи преследования - это полностью соответствует поведению Сталина в последние годы жизни. Полагаю, что жестокость и подозрительность Сталина, боязнь врагов, утрата адекватности в оценке людей и событий, крайнее упрямство - все это создал в известной степени атеросклероз мозговых артерий (вернее, эти черты атеросклероз утрировал). Управлял государством, в сущности, больной человек. Он таил свою болезнь, избегал медицины, боялся ее разоблачений.

Официальной датой смерти И.В. Сталина во всех источниках называется 5 марта 1953 года. За 4 дня до этого события на Ближней даче, которая была резиденцией главы государства, происходили странные события. 1 марта Сталин был обнаружен на полу в столовой, возле столика с телефонами. Некто Лозгачев, служивший охранником дачи, сразу же вызвал другую обслугу.

Врачей звать не спешили

Сталина перенесли в спальню, но врачей – именитых московских профессоров – вызвали только на следующий день. На вопрос, почему с такой заминкой, персонал однозначно отвечал, дескать, думали, что Иосиф Виссарионович спит. Это первая странность, связанная со смертью вождя СССР. Во время переноса тела нельзя было не отличить спящего от человека без сознания, с которым случился инсульт, или кровоизлияние в мозг.

Именно этот диагноз поставили второго марта врачи, обследовавшие Сталина. Правая половина тела в результате произошедших в мозгу изменений оказалась парализована. Еще 4 дня Сталин пребывал в таком состоянии. Поздно вечером 5 марта, не приходя в сознание, скончался. Многие исследователи считают, что обслуга Ближней дачи так боялась своего патрона, что просто не смела раньше вызвать докторов.

Другие видят в этом злой умысел. Беспомощное состояние опасного, вызывающего сильнейший страх человека – идеальный шанс с ним расправиться. И не воспользоваться им окружение Сталина не могло. Наверняка о его состоянии знали не только горничные, но и более влиятельные в государстве люди.

Был ли шанс на спасение

По утверждению тех же врачей, у Сталина не было ни единого шанса выкарабкаться из этого тяжелейшего состояния. Об этом было объявлено в день осмотра, 2 марта. Если причиной смерти Сталина явился апоплексический удар, что указано в официальных источниках, и у него был хотя бы минимальный шанс выжить, Иосиф Виссарионович со 100% вероятностью сам отрезал себе путь к спасению.

Причина кроется в параноидальном поведении Сталина, которое с каждым годом становилось все заметнее. Видя вокруг себя одних предателей, врагов народа и агентов вражеской разведки, Сталин практически полностью истребил свое самое близкое окружение – людей, которые хотя бы из чувства долга могли бы ему помочь.

Накануне были арестованы: Поскребышев А. Н. (приближенный помощник), Виноградов В. Н. (личный врач), Власик Н. С. (начальник охраны), Мехлис Л. З. (один из самых преданных соратников Сталина),Косынкин П. Е. (комендант Кремля). Многие из названных лиц были арестованы или даже «неожиданно» ушли из жизни буквально за несколько недель до смерти самого диктатора, в феврале 1953 года.

Участие Берии

Арестованные, до этого безупречно преданные Сталину люди были заменены на новых сотрудников. Интересно, что последние тем или иным образом были связаны с НКВД, которое находилось в полном подчинении Берии . Вполне естественно, что последний был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило в резиденции главы государства.

О том, что не все было так уж гладко и понятно в смерти Сталина и к делу мог приложить руку Берия , говорится в воспоминаниях участников тех событий и многих исторических исследованиях. Светлана Аллилуева , небезызвестная дочь Сталина, возмущалась, почему врачей не вызвали сразу же, как только с отцом произошел инсульт, - 1 марта.

Берия ответил Аллилуевой , что все в порядке, просто он спит. Еще днем она пыталась дозвониться отцу, но не смогла этого сделать. Все 3 (!) телефона были заняты, что само по себе уже нонсенс. Сталин любил все контролировать и никто, кроме него самого, этими линиями не пользовался. Не мог же один человек одновременно говорить по трем телефонам.

Инсульт или отравление?

Уже после всего случившегося Аллилуева поняла, что задолго до смерти Сталина Берия полностью взял контроль в свои руки. Будь рядом с Иосифом Виссарионовичем Поскребышев или тот же Власик , врачи оказались бы на даче 1 марта, сразу же после обнаружения его тела на ковре в столовой.

Есть версия, что Сталин был отравлен Берией или кем-то еще из своего окружения. За день до удара, 28 февраля состоялся банкет Сталина с Хрущевым и некоторыми другими членами ЦК и НКВД, на котором вождь чувствовал себя прекрасно. Вероятно, именно из-за возможного отравления врачей и не вызвали сразу же, дав время яду раствориться в организме.

Так или иначе, но смерть Сталина предвидели и даже прогнозировали слишком многие. Ее буквально ожидали с дня на день.

На третьем московском процессе Сталин дал ответ тем зарубежным критикам, которые всё упорнее ставили один и тот же каверзный вопрос: как объяснить тот факт, что десятки тщательно организованных террористических групп, о которых столько говорилось на обоих первых процессах, смогли совершить лишь один-единственный террористический акт – убийство Кирова?

Сталин понимал, что этот вопрос попадает в самую точку: действительно, факт одного лишь убийства был слабым местом всего грандиозного судебного спектакля. Уйти от этого вопроса было невозможно. Ну что ж, он, Сталин, примет вызов и ответит критикам. Чем? Новой легендой, которую он вложит в уста подсудимых на третьем московском процессе.

Итак, чтобы достойно ответить на вызов, Сталин должен был указать поимённо тех руководителей, которые погублены заговорщиками. Однако как их найти? За последние двадцать лет народу было сообщено только об одном террористическом акте – всё о том же убийстве Кирова. Для тех, кто хотел бы проследить, как действовал изощрённый сталинский мозг, едва ли мог представиться более подходящий случай, чем этот. Посмотрим, как Сталин разрешил эту проблему и как она была преподнесена суду.

Между 1934 и 1936 годами в Советском Союзе умерло естественной смертью несколько видных политических деятелей. Самыми известными из них были член Политбюро Куйбышев и председатель ОГПУ Менжинский. В тот же период умерли А. М. Горький и его сын Максим Пешков. Сталин решил использовать эти четыре смерти. Хотя Горький не был членом правительства и не входил в Политбюро, Сталин и его хотел изобразить жертвой террористической деятельности заговорщиков, надеясь, что это злодеяние вызовет возмущение народа, направленное против обвиняемых.

Но осуществить этот план было не так-то просто даже облечённому диктаторской властью Сталину. Сложность заключалась в том, что подлинные обстоятельства смерти каждого из этих четверых были подробно описаны в советских газетах. Публиковались заключения врачей, обследовавших умерших, и людям было известно, что Куйбышев и Менжинский много лет страдали грудной жабой и оба умерли от сердечного приступа. Когда в июне 1936 года заболел шестидесятивосьмилетний Горький, правительство распорядилось ежедневно публиковать бюллетень о состоянии его здоровья. Все знали, что у него с юных лет был туберкулёз. Вскрытие показало, что активно работала только треть его лёгких.

Казалось бы, после всей этой информации невозможно выдвинуть версию, будто все четверо погибли от рук террористов. Но логика, обязательная для простых смертных, не была обязательна для Сталина. Ведь сказал же он как-то Крупской, что если она не перестанет относиться к нему "критически", то партия объявит, что не она, а Елена Стасова была женой Ленина… "Да, партия всё может!" – пояснил он озадаченной Крупской.

Это вовсе не было шуткой. Партия, то есть он, Сталин, действительно может сделать всё, что захочет, может отменить общеизвестные факты и заменить их мифами. Может уничтожить настоящих свидетелей события и подставить на их место лжесвидетелей. Главное – освоить алхимию подлога и научиться, не колеблясь, употреблять силу. Обладая этими качествами, Сталин мог преодолеть любые препятствия.

Что за беда, если несколько лет назад правительство и объявило, что Куйбышев, Менжинский и Горький умерли естественной смертью? Проявив достаточную изобретательность, можно опровергнуть те давние сообщения и доказать, что в действительности все они были умерщвлены. Кто может помешать ему так поступить? Врачи, которые лечили умерших? Но разве эти врачи не подвластны Сталину и НКВД? И почему бы, например, не сказать, что сами врачи тайно умерщвляли своих знаменитых пациентов и притом делали это по требованию руководителей троцкистского заговора?

Такова была та коварная уловка, к которой прибег Сталин.

Куйбышева, Менжинского и Горького лечили трое известных врачей: 66-летний профессор Плетнёв, старший консультант Медицинского управления Кремля Левин и широко известный в Москве врач Казаков.

Сталин с Ежовым решили передать всех троих в руки следователей НКВД, где их заставят сознаться, что по требованию руководителей заговора они применяли неправильное лечение, которое заведомо должно было привести к смерти Куйбышева, Менжинского и Горького.

Однако врачи не были членами партии. Их не обучали партийной дисциплине и диалектике лжи. Они всё ещё придерживались устаревшей буржуазной морали и превыше всех директив Политбюро чтили заповеди: не убий и не лжесвидетельствуй. В общем, они могли отказаться говорить на суде, что они убили своих пациентов, коль скоро в действительности они этого не делали.

Он остановил свой выбор на профессоре Плетнёве, наиболее выдающемся в СССР кардиологе, именем которого был назван ряд больниц и медицинских учреждений. Чтобы деморализовать Плетнёва ещё до начала так называемого следствия, Ежов прибег к коварному приёму. К профессору в качестве пациентки была послана молодая женщина, обычно используемая НКВД для втягивания сотрудников иностранных миссий в пьяные кутежи. После одного или двух посещений профессора она подняла шум, бросилась в прокуратуру и заявила, что три года назад Плетнёв, принимая её у себя дома в пароксизме сладострастия набросился на неё и укусил за грудь.

Не имея понятия о том, что пациентка была подослана НКВД, Плетнёв недоумевал, что могло заставить её таким образом оклеветать его. На очной ставке он пытался получить от неё хоть какие-нибудь объяснения столь странного поступка, однако она продолжала упорно повторять свою версию. Профессор обратился с письмом к членам правительства, которых лечил, написал также женам влиятельных персон, чьих детей ему доводилось спасать от смерти. Он умолял помочь восстановить истину. Никто, однако, не отозвался. Между тем инквизиторы из НКВД молча наблюдали за этими конвульсиями старого профессора, превратившегося в их подопытного кролика.

Дело было направлено в суд, который состоялся под председательством одного из ветеранов НКВД. На суде Плетнёв настаивал на своей невиновности, ссылался на свою безупречную врачебную деятельность в течение сорока лет, на свои научные достижения. Всё это никого не интересовало. Суд признал его виновным и приговорил к длительному тюремному заключению. Советские газеты, обычно не сообщающие о подобных происшествиях, на сей раз уделили "садисту Плетнёву" совершенно исключительное внимание. На протяжении июня 1937 года в газетах почти ежедневно появлялись резолюции медицинских учреждений из различных городов, поносившие профессора Плетнёва, опозорившего советскую медицину. Ряд резолюций такого рода был подписан близкими друзьями и бывшими учениками профессора, – об этом позаботился всемогущий НКВД.

Плетнёв был в отчаянии. В таком состоянии, разбитый и обесчещенный, он был передан в руки энкаведистских следователей, где его ожидало ещё нечто худшее.

Помимо профессора Плетнёва, были арестованы ещё два врача – Левин и Казаков. Левин, как уже упоминалось, был старшим консультантом Медуправления Кремля, ответственным за лечение всех членов Политбюро и правительства. Организаторы предстоящего судебного процесса были намерены представить его главным помощником Ягоды по части "медицинских убийств", а профессору Плетнёву и Казакову отвести роли левинских соучастников.

Доктору Левину было около семидесяти лет. У него было несколько сыновей и множество внуков – очень кстати, поскольку все они рассматривались НКВД как фактические заложники. В страхе за их судьбу Левин готов был сознаться во всём, что только угодно властям. Перед тем, как с Левиным случилось это несчастье, его привилегированное положение кремлёвского врача было предметом зависти многих его коллег. Он лечил жён и детей членов Политбюро, лечил самого Сталина и его единственную дочь Светлану. Но теперь, когда он попал в жернова НКВД, никто не протянул ему руку помощи. Много влиятельных пациентов было и у Казакова; однако его положение являлось столь же безнадёжным.

Согласно легенде, состряпанной Сталиным при участии Ежова, Ягода вызывал этих врачей в свой кабинет, каждого поодиночке, и путём угроз добивался от них, чтобы они неправильным лечением сводили в могилу своих знаменитых пациентов – Куйбышева, Менжинского и Горького. Из страха перед Ягодой врачи будто бы повиновались.

Эта легенда столь абсурдна, что для её опровержения достаточно поставить один-единственный вопрос: зачем этим врачам, пользующимся всеобщим уважением, надо было совершать убийства, требуемые Ягодой? Им достаточно было предупредить о замысле Ягоды своих влиятельных пациентов, и те сразу сообщили бы Сталину и правительству. Мало того, у врачей была возможность рассказать о планах Ягоды не только намечаемым жертвам, но и непосредственно Политбюро. Профессор Плетнёв, скажем, мог обратиться к Молотову, которого он лечил, а Левин, работающий в Кремле – даже к самому Сталину.

Вышинский оказался не в состоянии предъявить суду ни единого доказательства вины врачей. Разумеется, сами они легко могли опровергнуть обвинения в убийстве, тем не менее, они поддержали Вышинского и заявили на суде, что по требованию руководителей заговора действительно применяли хоть и надлежащие лекарства, но таким образом, чтобы вызвать скорейшую смерть своих высокопоставленных пациентов. Иных показаний ждать не приходилось – обвиняемым внушили, что их спасение не в отрицании своей вины, а, напротив, в полном признании и раскаянии.

Так три беспартийных и совершенно аполитичных врача были использованы для того, чтобы подправить давнюю сталинскую версию и убедить мир, что террористам удалось не одно лишь убийство Кирова.

Во всей этой фантастической истории наибольший интерес, с точки зрения анализа фальсификаторского таланта Сталина, представляет легенда об убийстве Горького.

Сталину было важно представить Горького жертвой убийц из троцкистско-зиновьевского блока не только ради возбуждения народной ненависти к этим людям, но и ради укрепления собственного престижа: получалось, что Горький, "великий гуманист", был близким другом Сталина и уже в силу этого – непримиримым врагом тех, кто был уничтожен в результате московских процессов.

Мало того: Сталин пытался изобразить Горького не только своим близким другом, но и страстным защитником сталинской политики. Этот мотив прозвучал в "признаниях" всех обвиняемых на третьем московском процессе. Например, Левин привёл следующие слова Ягоды, объясняющие, почему заговорщикам необходима была смерть Горького: "Алексей Максимович – человек, стоящий очень близко к высшему руководству партии, человек, одобряющий политику, которая проводится в стране, преданный лично Иосифу Виссарионовичу Сталину". Продолжая ту же линию, Вышинский в своей обвинительной речи заявил: "Не случайно он (т. е. Горький) связал свою жизнь с великим Лениным и великим Сталиным, сделавшись их лучшим и самым близким другом".

Таким образом, Вышинский стянул узами дружбы и взаимной преданности сразу троих: Сталина, Ленина и Горького. Однако узел этот был ненадёжным. Вспомним хотя бы так называемое "ленинское завещание", где он рекомендует снять Сталина с поста генсека. Добавим к этому и личное письмо Ленина, объявляющее Сталину, что он порывает с ним все отношения. Так что попытка представить Ленина в качестве близкого друга Сталина является ни чем иным, как бесчестным обманом.

Попробуем также проанализировать "тесную дружбу" между Сталиным и Горьким. Эта "тесная дружба" отнюдь не без особых на то причин постоянно подчёркивалась на суде и обвиняемыми, и их защитниками, и прокурором. Сталин чрезвычайно нуждался в создании такого впечатления. После двух лет массового террора моральный авторитет Сталина, и без того не слишком высокий, совсем упал. В глазах собственного народа Сталин предстал в своём истинном обличье – жестокий убийца, запятнавший себя кровью лучших людей страны. Он это понимал и спешил прикрыться огромным моральным авторитетом Горького, якобы дружившего с ним и горячо поддерживавшего его политику.

В дореволюционной России Горький пользовался репутацией защитника угнетённых и мужественного противника самодержавия. В дальнейшем, несмотря на личную дружбу с Лениным, он в первые годы революции нападал на него, осуждая в своей газете "Новая жизнь" красный террор и беря под защиту преследуемых "бывших людей".

Задолго до смерти Горького Сталин пытался сделать его своим политическим союзником. Те, кому была известна неподкупность Горького, могли представить, насколько безнадёжной являлась эта задача. Но Сталин никогда не верил в человеческую неподкупность. Напротив, он часто указывал сотрудникам НКВД, что в своей деятельности они должны исходить из того, что неподкупных людей не существует вообще. Просто у каждого своя цена.

Руководствуясь такой философией, Сталин начал обхаживать Горького.

В 1928 году ЦК партии начал всесоюзную кампанию за возвращение Горького в СССР. Кампания была организована очень искусно. Сначала объединения советских писателей, а затем и другие организации стали посылать Горькому в Италию письма, чтобы он вернулся на родину помочь поднимать культурный уровень масс. Среди приглашений, которыми засыпали Горького, были даже письма от пионеров и школьников: дети спрашивали горячо любимого писателя, почему это он предпочитает жить в фашистской Италии, а не в Советском Союзе, среди русского народа, который так его любит.

Как бы поддаваясь стихийному напору масс, советское правительство направило Горькому тёплое приглашение переселиться в Советский Союз. Горькому было обещано, что, если он пожелает, ему будет предоставлена возможность проводить в Италии зимние месяцы. Разумеется, правительство берёт заботу о благополучии Горького и все расходы на себя.

Под влиянием этих призывов Горький вернулся в Москву. С этого момента начала действовать программа его задабривания, выдержанная в сталинском стиле. В его распоряжение были предоставлены особняк в Москве и две благоустроенные виллы – одна в Подмосковье, другая в Крыму. Снабжение писателя и его семьи всем необходимым было поручено тому же самому управлению НКВД, которое отвечало за обеспечение Сталина и членов Политбюро. Для поездок в Крым и за границу Горькому был выделен специально оборудованный железнодорожный вагон. По указанию Сталина, Ягода стремился ловить на лету малейшие желания Горького и исполнять их. Вокруг его вилл были высажены его любимые цветы, специально доставленные из-за границы. Он курил особые папиросы, заказываемые для него в Египте. По первому требованию ему доставлялась любая книга из любой страны. Горький, по натуре человек скромный и умеренный, пытался протестовать против вызывающей роскоши, которой его окружали, но ему было сказано, что Максим Горький в стране один.

Как и было обещано, он получил возможность проводить осень и зиму в Италии и выезжал туда каждый год (с 1929 по 1933). Его сопровождали два советских врача, наблюдавших за состоянием его здоровья во время этих поездок.

Вместе с заботой о материальном благополучии Горького Сталин поручил Ягоде его "перевоспитание". Надо было убедить старого писателя, что Сталин строит настоящий социализм и делает всё, что в его силах, для подъёма жизненного уровня трудящихся.

С первых же дней пребывания писателя в Москве Ягода принял меры, чтобы он не мог свободно общаться с населением. Зато он получил возможность изучать жизнь народа на встречах с рабочими различных заводов и тружениками подмосковных образцово-показательных совхозов. Эти встречи тоже организовывались НКВД. Когда Горький появлялся на заводе, собравшиеся приветствовали его с восторгом. Специально выделенные ораторы выступали с речами о "счастливой жизни советских рабочих" и о великих достижениях в области образования и культуры трудящихся масс. Руководители местных парткомов провозглашали: "Ура в честь лучших друзей рабочего класса – Горького и Сталина!"

Ягода старался так заполнить дни Горького, что у того просто не оставалось времени на самостоятельные наблюдения и оценки. Его возили на те же зрелища, какими гиды Интуриста потчевали иностранных туристов. Особенно заинтересовали его две коммуны, организованные под Москвой, в Болшеве и в Люберцах, для бывших уголовников. Те привыкли встречать Горького бурными аплодисментами и заранее заготовленными речами, в которых благодарность за возвращение к честной жизни выражалась двум лицам: Сталину и Горькому. Дети бывших преступников декламировали отрывки из горьковских произведений. Горький бывал так глубоко растроган, что не мог сдержать слёз. Для сопровождавших его чекистов это было верным признаком, что они добросовестно выполняют инструкции, полученные от Ягоды.

Чтобы поосновательней загрузить Горького повседневными делами, Ягода включил его в группу литераторов, которые занимались составлением истории советских фабрик и заводов, воспевая "пафос социалистического строительства". Горький взялся также опекать различные культурные начинания, в помощь писателям-самоучкам организовал журнал "Литературная учёба". Он участвовал в работе так называемой ассоциации пролетарских писателей, во главе которой стоял Авербах, женатый на племяннице Ягоды. Прошло несколько месяцев со дня приезда Горького в СССР – и он уже был так загружен, что не имел свободной минуты. Полностью изолированный от народа, он двигался вдоль конвейера, организованного для него Ягодой, в неизменной компании чекистов и нескольких молодых писателей, сотрудничавших с НКВД. Всем, кто окружал Горького, было вменено в обязанность рассказывать ему о чудесах социалистического строительства и петь дифирамбы Сталину. Даже садовник и повар, выделенные для писателя, знали, что время от времени они должны рассказывать ему, будто "только что" получили письмо от своих деревенских родственников, которые сообщают, что жизнь там становится всё краше.

Положение Горького ничем не отличалось от положения иностранного дипломата, с той, однако, разницей, что иностранный посол из секретных источников регулярно получал информацию о том, как идут дела в стране его пребывания. У Горького таких секретных информаторов не было – он довольствовался тем, что расскажут люди, приставленные к нему НКВД.

Зная горьковскую отзывчивость, Ягода подготовил для него своеобразное развлечение. Раз в год он брал его с собой инспектировать какую-нибудь тюрьму. Там Горький беседовал с заключёнными, предварительно отобранными НКВД из числа уголовников, которых намечалось освободить досрочно. Каждый из них рассказывал Горькому о своём преступлении и давал обещание начать после освобождения новую, честную жизнь. Сопровождавший чекист – обычно это был не лишённый актерских задатков Семен Фирин – доставал карандаш и блокнот и вопросительно взглядывал на Горького. Если тот кивал, Фирин записывал имя заключённого и давал распоряжение охране освободить его. Иногда, если заключённый был молод и производил особенно хорошее впечатление, Горький просил, чтобы этому юноше предоставили место в одной из образцово-показательных коммун для бывших уголовников.

Нередко Горький просил освобождаемых написать ему и дать знать, как у них налаживается новая жизнь. Сотрудники Ягоды следили за тем, чтобы Горькому приходили такие письма. В общем, Горькому жизнь должна была представляться сплошной идиллией. Даже Ягода и его помощники казались ему добродушными идеалистами.

В счастливом неведении Горький оставался до той поры, пока сталинская коллективизация не привела к голоду и к страшной трагедии осиротевших детей, десятками тысяч хлынувших из сёл в города в поисках куска хлеба. Хотя окружавшие писателя люди всячески старались преуменьшить размеры бедствия, он был не на шутку встревожен. Он начал ворчать, а в разговорах с Ягодой открыто осуждал многие явления, которые заметил в стране, но о которых до поры до времени помалкивал.

В 1930 или 1931 году в газетах появилось сообщение о расстреле сорока восьми человек, виновных будто бы в том, что они своими преступными действиями вызвали голод. Это сообщение привело Горького в бешенство. Разговаривая с Ягодой, он обвинил правительство в расстреле невинных людей с намерением свалить на них ответственность за голод. Ягода с сотрудниками так и не смогли убедить писателя, что эти люди действительно были виновны.

Некоторое время спустя Горький получил из-за границы приглашение вступить в международный союз писателей-демократов. В соответствии с инструкцией Сталина Ягода заявил, что Политбюро против этого, потому что некоторые члены союза уже успели подписать антисоветское обращение к Лиге защиты прав человека, протестуя против недавних казней в СССР. Политбюро надеется, что Горький вступится за честь своей страны и поставит клеветников на место.

Горький заколебался. В самом деле, в "домашних" разговорах с Ягодой он мог брюзжать и протестовать против жестоких действий правительства, но в данном случае речь шла о защите СССР от нападок мировой буржуазии. Он ответил международному союзу писателей-демократов, что отказывается от вступления в эту организацию по такой-то и такой причине. Он добавил, что вина расстрелянных в СССР людей представляется ему несомненной.

Между тем сталинские щедроты сыпались на Горького как из рога изобилия. Совет народных комиссаров специальным постановлением отметил его большие заслуги перед русской литературой. Его именем было названо несколько предприятий. Моссовет принял решение переименовать главную улицу Москвы – Тверскую – в улицу Горького.

В то же время Сталин не делал попыток лично сблизиться с Горьким. Он виделся с ним раз или два в году по случаю революционных праздников, предоставляя ему самому сделать первый шаг. Зная горьковскую, слабость, Сталин прикинулся крайне заинтересованным в развитии русской литературы и театра и даже предложил Горькому должность наркома просвещения. Писатель, однако, отказался, ссылаясь на отсутствие у него административных способностей.

Когда Ягода с помощниками решили, что Горький уже полностью под их влиянием, Сталин попросил Ягоду внушить старому писателю: как было бы здорово, если б он взялся за произведение о Ленине и Сталине. Горького знали в стране как близкого друга Ленина, знали, что Ленина и Горького связывала личная дружба, и Сталин хотел, чтобы горьковское перо изобразило его достойным преемником Ленина.

Сталину не терпелось, чтобы популярный русский писатель обессмертил его имя. Он решил осыпать Горького царскими подарками и почестями и таким образом повлиять на содержание и, так сказать, тональность будущей книги.

За короткое время Горький удостоился таких почестей, о которых крупнейшие писатели мира не могли и мечтать. Сталин распорядился назвать именем Горького крупный промышленный центр – Нижний Новгород. Соответственно и вся Нижегородская область переименовывалась в Горьковскую. Имя Горького было присвоено Московскому Художественному театру, который, к слову сказать, был основан и получил всемирную известность благодаря Станиславскому и Немировичу-Данченко, а не Горькому. Все эти сталинские щедроты отмечались пышными банкетами в Кремле, на которых Сталин поднимал бокал за "великого писателя земли русской" и "верного друга большевистской партии". Всё это выглядело так, словно он задался целью доказать сотрудникам НКВД правильность своего тезиса: "у каждого человека своя цена". Однако время шло, а Горький всё не начинал писать книгу про Сталина. Судя по тому, чем он занимался и какие задачи ставил перед собой, было непохоже, что он намеревается приняться за сталинскую биографию.

Я сидел как-то в кабинете Агранова. В кабинет вошёл организатор знаменитых коммун из бывших уголовников – Погребинский, с которым Горький был особенно дружен. Из разговора стало ясно, что Погребинский только что вернулся с подмосковной горьковской виллы, "Кто-то испортил всё дело, – жаловался он. – Я уж и так подходил к Горькому, и этак, но он упорно избегает разговора о книге". Агранов согласился, что, по-видимому, кто-то действительно "испортил всё дело". На самом же деле Сталин и руководство НКВД просто недооценили характер Горького.

Горький не был так прост и наивен, как им казалось. Зорким писательским глазом он постепенно проник во всё, что делается в стране. Зная русский народ, он мог читать по лицам, как в раскрытой книге, какие чувства испытывают люди, что их волнует и беспокоит. Видя на заводах измождённые лица недоедающих рабочих, глядя из окна своего персонального вагона на бесконечные эшелоны арестованных "кулаков", вывозимых в Сибирь, Горький давно понял, что за фальшивой вывеской сталинского социализма царят голод, рабство и власть грубой силы.

Но больше всего терзала Горького всё усиливающаяся травля старых большевиков. Многих из них он лично знал с дореволюционных времён. В 1932 году он высказал. Ягоде своё горькое недоумение в связи с арестом Каменева, к которому относился с глубоким уважением. Услышав об этом, Сталин распорядился освободить Каменева из заключения и вернуть его в Москву, Можно припомнить ещё несколько случаев, когда вмешательство Горького спасало того или другого из старых большевиков от тюрьмы и ссылки. Но писатель не мог примириться уже с самим фактом, что старых членов партии, томившихся в царских тюрьмах, теперь вновь арестовывают. Он высказывал своё возмущение Ягоде, Енукидзе и другим влиятельным деятелям, всё больше раздражая Сталина.

В 1933-1934 годах были произведены массовые аресты участников оппозиции, о них официально вообще ничего не сообщалось. Как-то с Горьким, вышедшим на прогулку, заговорила неизвестная женщина. Она оказалась женой старого большевика, которого. Горький знал ещё до революции. Она умоляла писателя сделать всё, что в его силах – ей с дочерью, которая больна костным туберкулёзом, грозит высылка из Москвы. Спросив о причине высылки, Горький узнал, что её муж отправлен в концлагерь на пять лет и уже отбыл два года своего срока.

Горький немедленно заступился. Он позвонил Ягоде и, получив ответ, что НКВД не может освободить этого человека без санкции ЦК, обратился к Енукидзе. Однако Сталин заупрямился. Его уже давно раздражало заступничество Горького за политических противников, и он заявил Ягоде, что "пора излечить Горького от привычки совать нос в чужие дела". Жену и дочь арестованного он разрешил оставить в Москве, но его самого запретил освобождать, пока не кончится его срок.

Отношения между Горьким и Сталиным становились натянутыми. К началу 1934 года стало окончательно ясно, что столь желанной книги Сталину так и не видать.

Изоляция Горького стала ещё более строгой. К нему допускались только немногие избранные, отфильтрованные НКВД. Если Горький выражал желание увидеться с кем-то посторонним, нежелательным для "органов", то этого постороннего старались немедленно услать куда-нибудь из Москвы. В конце лета 1934 года Горький запросил заграничный паспорт, собираясь провести будущую зиму, как и предыдущие, в Италии. Однако ему было в этом отказано. Врачи, следуя сталинским указаниям, нашли, что для здоровья Горького полезнее провести эту зиму не в Италии, а в Крыму. Мнение самого Горького уже больше не принималось во внимание. Будучи знаменитым советским писателем, он принадлежал государству, поэтому право судить, что ему на пользу, а что нет, стало прерогативой Сталина.

"С паршивой овцы – хоть шерсти клок"… Не получилось с книгой, решил Сталин, пусть напишет хотя бы статью. Ягоде было приказано передать Горькому такую просьбу: приближается годовщина Октября, и хорошо бы, чтоб Горький написал для "Правды" статью "Ленин и Сталин". Руководители НКВД были уверены, что на этот раз Горький не сможет уклониться от заказа. Но он вновь оказался принципиальнее, чем они рассчитывали, и обманул ожидания Ягоды.

Вскоре после этого Сталин предпринял ещё одну и, насколько мне известно, последнюю попытку воспользоваться авторитетом Горького. Дело происходило в декабре 1934 года, только что были арестованы Зиновьев и Каменев, которым намечалось предъявить обвинение в организации убийства Кирова. В эти дни Ягода передал Горькому задание написать для "Правды" статью с осуждением индивидуального террора. Сталин рассчитывал, что эту статью Горького в народе расценят как выступление писателя против "зиновьевцев". Горький, конечно, понимал, в чём дело. Он отклонил просьбу, услышанную от Ягоды, сказав при этом: "Я осуждаю не только индивидуальный, но и государственный террор!"

После этого Горький опять, на этот раз официально, потребовал выдать ему заграничный паспорт для выезда в Италию. Конечно, ему вновь было отказано. В Италии Горький мог, чего доброго, действительно написать книгу, но она была бы совсем не та, какую мечтал иметь Сталин. Так писатель и остался сталинским пленником до смерти, последовавшей в июне 1936 года.

После смерти Горького сотрудники НКВД нашли в его вещах тщательно припрятанные заметки. Кончив их читать, Ягода выругался и буркнул: "Как волка ни корми, он всё в лес смотрит!"

Заметки Горького по сей день остаются недоступны миру.

Состояние здоровья руководителей СССР всегда было вопросом особой важности и секретности: от того, насколько дееспособны были в последние годы жизни Ленин, Сталин, Брежнев, зависели судьбы миллионов людей в стране и в мире. Поэтому личные врачи советских вождей могли и вознестись ввысь до состава Политбюро ЦК, и попасть в жернова политических репрессий. Наиболее драматичные истории врачей первых лиц государства вспоминает "РГ".

Владимир Ленин. "Упаси боже от врачей-большевиков"

Владимир Ильич и врачи - так можно было бы охарактеризовать весь отрезок времени, когда Ульянов-Ленин находился во главе Советского государства. Не обладая изначально крепким здоровьем (отец его Илья Николаевич умер от инсульта нестарым человеком), Ленин еще и подорвал его ссылками в Сибири до революции и напряженной, по 12-16 часов в сутки, работой после революции. Примечательно, что, разрушив всю царскую систему управления страной и обещая поставить управлять государством кухарку, свое здоровье и сам Ленин, и другие руководители Советской республики не доверяли классово надежным медикам с партбилетами, а обращались за помощью к специалистам дореволюционной закалки, а то и просто к лекарям-иностранцам.

"Известие о том, что вас лечит новым способом "большевик", хотя и бывший, меня, ей-ей, обеспокоило, - писал Ленин Максиму Горькому. - Упаси боже от врачей-товарищей вообще, врачей-большевиков в частности! Право же, в 99 случаях из 100 врачи-товарищи "ослы", как мне раз сказал хороший врач. Уверяю вас, что лечиться (кроме мелочных случаев) надо только у первоклассных знаменитостей. Пробовать на себе изобретение большевика - это ужасно!"

Самого Ленина лечил целый штат врачей - звезды европейской медицины Ферстер и Клемперер, Штрюмпель и Геншен, Минковский, Бумке и Нонне, отечественные светила - Кожевников и Крамер, Елистратов и Бехтерев, специалисты по болезням головного мозга и по спастическим параличам, невропатологи и терапевты-диабетологи. Но, несмотря на создание при ЦК Лечсанупра и сонм приглашенных за валюту иностранных специалистов, вождь мировой революции медленно, но верно угасал.

От чего же лечили врачи Ленина? По воспоминаниям наркома здравоохранения Николая Семашко, специально собранный консилиум врачей поочередно поставил Владимиру Ильичу три неверных диагноза: неврастению (переутомление), хроническое отравление свинцом и сифилис мозга. Соответственно, и методика лечения выбиралась ошибочно. Сначала, в 1921 году, то есть еще за три года до смерти, медики диагностировали у Ленина сильнейшее переутомление с целым "букетом" сопутствующих болячек.

"Говорят, я страдаю прогрессивным параличом. Будет, наверное, кондрашка. Мне это предсказал еще давным-давно один мужичок. У тебя, говорит, шея короткая".

"У него появились три такие штуки: головная боль, при этом иногда и по утрам головная боль, чего у него раньше не было. Потом бессонница, но бессонница бывала у него и раньше. Потом нежелание работать. Это на него было совсем не похоже, - отмечал в воспоминаниях брат Ленина Дмитрий Ульянов. - Бессонница у него всегда бывала, а вот такая вещь, как нежелание работать, - это было новым. С марта 1922 года начались такие явления, которые привлекли внимание окружающих - частые припадки, заключавшиеся в кратковременной потере сознания с онемением правой стороны тела. Эти припадки повторялись часто, до двух раз в неделю, но не были слишком продолжительными - от 20 минут до двух часов".

Больному был прописан отдых и покой, проживание в Горках, но спасти его врачи уже не могли. Примечательно, что от переутомления тогда страдали все члены ЦК партии и правительства, одного лишь главу правительства СССР Николая Рыкова медики признавали более или менее здоровым, прописывая всем от хронической усталости то усиленное питание и строгий режим дня, то опий, а то и вовсе экспериментальное средство "гравидан" - очищенную мочу беременных женщин. Как отмечал сторонник этого метода врач-экспериментатор Алексей Замков (муж скульптора Веры Мухиной), "стойкие результаты лечения были зафиксированы у десятков наркоманов и алкоголиков". А вот вождям революции гравидан не помог.

Следующий диагноз, поставленный Ленину в 1922 году - "хроническое отравление свинцом от двух пуль", оставшихся в мягких тканях после покушения Фанни Каплан в 1918 году. Одну из пуль после сложной операции удалось извлечь, но облегчения больному это не принесло. Глава государства чувствовал себя всё хуже, работал всё меньше. И тогда был предложен третий диагноз, по понятным причинам широко по стране не афишировавшийся - сифилитическое воспаление внутренней оболочки артерий. Ленину прописали полагающиеся в этом случае инъекции препаратов мышьяка и йодистых соединений, но спустя годы один из членов консилиума Георг Клемперер вдруг изменил свое мнение. "Возможность венерического заболевания была исключена", отметил он в своих мемуарах.

Так или иначе, но вождя мирового пролетариата подвел его мозг, при посмертном вскрытии было обнаружено "тяжелое поражение мозговых сосудов, особенно системы левой сонной артерии". Сам больной угадал, отчего умирает: "Говорят, что я страдаю прогрессивным параличом, но если это и не так, то, во всяком случае, параличом, который неуклонно прогрессирует, - рассказал однажды Ленин своему лечащему врачу Отфриду Фёрстеру. - Будет, наверное, кондрашка. Мне это предсказал еще давным-давно один мужичок. У тебя, говорит, шея короткая. Да и мой отец умер примерно в эти же годы от удара".

Примечательно, что для медиков, не сумевших спасти вождя, никаких печальных последствий не наступило. Гонения на врачей-вредителей начались при следующем советском лидере.

Иосиф Сталин и "вредители в белых халатах"

Медицинская карта "друга физкультурников" Сталина - одна из самых интересных среди всех советских вождей и до сих пор - самых закрытых. Подозрительный Иосиф Виссарионович не мог пожаловаться о своем нездоровье ни медикам, ни близким. Многое о состоянии здоровья вождя народов узнали лишь из посмертного вскрытия на кафедре биохимии МОЛМИ.

"Инфаркта обнаружено не было, но вся слизистая желудка и кишок была усеяна также мелкими геморрагиями, - писал позже по итогам вскрытия академик Академии медицинских наук Советского Союза Александр Мясников в своей книге "Я лечил Сталина". - Очаг кровоизлияния в области подкорковых узлов левого полушария был величиной со сливу. Эти процессы явились следствием гипертонической болезни. Артерии головного мозга были сильно поражены атеросклерозом; просвет их был очень резко сужен".

Академик Виноградов был арестован, а больше Сталин никому не доверял и никого не подпускал к себе близко.

Обнаруженный атеросклероз мозговых артерий, по мнению врачей, мог "утрировать утрату адекватности в оценке людей и событий, крайнее упрямство, подозрительность и боязнь врагов". "Управлял государством, в сущности, больной человек, - констатировал Мясников. - Он таил свою болезнь, избегал медицины, боялся ее разоблачений".

"21 декабря 1952 года я видела отца в последний раз. Он плохо выглядел. По-видимому, чувствовал признаки болезни, - писала потом Аллилуева. - Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко".

Отчасти, этой подозрительностью и объясняют историки знаменитое "дело врачей", в рамках которого в 1952 году осудили девять крупнейших медиков СССР - профессоров Вовси, Егорова, Фельдмана, Этингера, Гринштейна, Майорова, Когана М., Когана Б. и Виноградова. Примечательно, что двое последних считались личными врачами Сталина, но тут, как говорится, "ничего личного". "Убийц в белых халатах" обвинили в "организации сионистского заговора" и стремление "при лечении сократить жизни руководителей Партии и Правительства".

Чтобы добиться от задержанных показаний, по словам главы МГБ Семена Игнатьева "к Егорову, Виноградову и Василенко применены меры физического воздействия, для чего подобраны… два работника, могущие выполнять специальные задания в отношении особо важных и опасных преступников". От неминуемых в таких случаях смертных приговоров спасла врачей лишь смерть Сталина в марте 1953 года.

Как знать, доверяй Сталин медикам - сколько бы он прожил и каким был бы СССР и мир вообще.

Никита Хрущев. Недисциплинированый пациент

Интересно, что отправленный в отставку с формулировкой "в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья" Никита Сергеевич на здоровье практически не жаловался. Став "пенсионером союзного значения" в 70 лет, он, не терпевший бездеятельности, возился в огороде, выезжал, с разрешения кураторов, на сельскохозяйственные выставки. В руки врачей он попадал всего несколько раз, в первый раз - с инфарктом миокарда.

"Поначалу я удивлялась, почему его положили в неврологическое отделение, а не в терапевтическое? - вспоминала затем бывший хирург Кремлевской больницы в Сокольниках Прасковья Мошенцева. - Ведь диагноз был очевидным: инфаркт миокарда. Видимо, Хрущева хотели изолировать от внешнего мира. Причем отделение было предварительно освобождено от всех больных и охранялось самым строжайшим образом, как при входе, так и при выходе".

Бывший генсек, грозивший показать всему миру "кузькину мать", оказался абсолютно адекватным пациентом, хотя и не совсем дисциплинированным.

Хрущева хотели изолировать от внешнего мира: отделение было предварительно освобождено от всех больных и охранялось самым строжайшим образом.

"Приоткрыв дверь в палату, я бодро направилась к постели больного. Хрущев читал газету "Правда" и чему-то улыбался. Я решила не мешать. Извинилась, пообещав зайти позже. Но Никита Сергеевич отложил газету.

Нет-нет, Прасковья Николаевна, не уходите, - проговорил он. - Я вас жду.

Не хочу вам мешать, - сказала я. - Вы же читаете "Правду".

Кто же ее читает? - улыбнулся Хрущев. - Я лично только просматриваю ее. Здесь же пишется только про социализм. В общем, одна вода".

Потерявший влияние и страдавший от образовавшегося вокруг него человеческого вакуума - сразу исчезли т. н. "друзья, соратники и единомышленники" - бывший первый секретарь внимательную и доброжелательную аудиторию нашел среди врачей и медсестер.

"Посреди комнаты в кресле, обложенный подушками, восседает Никита Сергеевич. Вокруг него - медицинские сестры, старшая сестра стоит у двери на посту. Увидев меня, все застыли с виноватыми лицами. Понимали, что серьезно нарушили больничные правила, позволив лежачему больному покинуть палату. Хрущев рассмеялся.

Ах, уважаемая Прасковья Николаевна, - сказал он. - Очень прошу никого не наказывать: это я им приказал. Учтите: это последнее мое распоряжение. Теперь ведь я - никто. Знаете, я всегда любил беседовать с простыми людьми. Академики, члены ЦК КПСС и вообще ответственные работники - они какие? Осторожные в высказываниях, любят все усложнять. Прежде чем сказать что-то дельное, все перевернут с ног на голову…

Никита Сергеевич говорил о пятиэтажках, об освоении целины, о нашем черноземе: как во время войны немцы вывозили его из страны целыми составами, о многом другом. После окончания речи я попросила медсестер отвести своевольного больного обратно в палату".

Таким же запомнил отставного первого секретаря академик РАН и РАМН Евгений Чазов, лечивший Брежнева.

"Хрущев находился в больнице на улице Грановского в связи с инфарктом миокарда, - писал Чазов в своей книге "Здоровье и власть. Воспоминания "кремлевского врача". - Как-то поздно вечером я был в отделении и мне потребовалась медицинская сестра. Заглянув в комнату медперсонала, я увидел странную картину: дежурные сестры и санитарки сидели вокруг старичка-больного, закутанного в больничный халат, который им что-то громко доказывал и с пристрастием расспрашивал: "Ну что, вам при Брежневе лучше живется?"

"Дорогой Леонид Брежнев" и гонки на катафалках

Следующие после отставки Хрущева два десятилетия как никогда ранее сблизили в СССР политику и медицину, вождей страны и медиков, поддерживавших в вождях силы и здоровье. Три подряд главы государства - Брежнев, Андропов, Черненко - не отличались хорошим самочувствием и руководили страной, как шутили тогда в народе, "под капельницей".

Необходимо помнить, что тогда постепенно нарастало противостояние с Западом и в этой где-то явной, где-то подспудной борьбе лидер такой супердержавы, как СССР, обязан был если не быть, то хотя бы выглядеть сильным, здоровым и способным к адекватному восприятию ситуации в мире. А с каждым годом это было все труднее.

Уже в начале 1970-х состояние здоровья "дорогого Леонида Ильича" внушало справедливые опасения. Однажды, по воспоминаниям Чазова, Брежнев потерял контроль над собой в ходе важных переговоров в ГДР.

"Косыгин сидел рядом с Брежневым и видел, как тот постепенно начал утрачивать нить разговора. "Язык у него начал заплетаться, - говорил Косыгин, - и вдруг рука, которой он подпирал голову, стала падать. Надо бы его в больницу. Не случилось бы чего-нибудь страшного". Мы постарались успокоить Косыгина, заявив, что ничего страшного нет, речь идет лишь о переутомлении, и что скоро Брежнев сможет продолжить переговоры. Проспав три часа, Брежнев вышел как ни в чем не бывало и продолжал участвовать во встрече".

По мнению академика Чазова, наблюдавшего здоровье генсека долгие годы, "теряя способность аналитического мышления, быстроту реакции, Брежнев все чаще и чаще не выдерживал рабочих нагрузок, сложных ситуаций. Происходили срывы, которые скрывать было уже невозможно. Их пытались объяснять по-разному: нарушением мозгового кровообращения, сердечными приступами, нередко им придавали политический оттенок".

После показа "17 мгновений весны" Брежнев просил Андропова разыскать Штирлица, "работа которого в тылу немцев достойна высшей награды".

Но даже стремительно слабеющего и стареющего лидера не отпускали на заслуженный отдых "друзья и соратники" из Политбюро. Сменить его у руля государства могли лишь столь же больные кандидаты - Юрий Андропов и Константин Черненко, правившие в итоге страной в сумме около трех лет. Поэтому оставалось лишь надеяться на то, что Леонид Ильич продержится еще год, еще два...

Нездоровье пожилого генсека стало темой сотен анекдотов и пересудов в народе, но сама жизнь была анекдотичнее любой придуманной байки. Вот какой случай по этому поводу вспоминает Чазов: "В связи со снижением критического восприятия у Брежнева случались и казусы. Один из них связан с телесериалом "Семнадцать мгновений весны", который Брежнев смотрел в больнице. Дежурившая у него медсестра при обсуждении картины передала как очевидное слухи, ходившие среди определенного круга лиц, о том, что прототипом главного героя Штирлица является полковник Исаев, который живет всеми забытый, и его подвиг достойно не отмечен. Возбужденный Брежнев тут же позвонил Андропову и серьезно начал выговаривать, что у нас еще не ценят заслуги людей, спасших страну от фашизма. Он просил разыскать Исаева, "работа которого в тылу немцев достойна высшей награды". Когда Андропов начал резонно говорить, что он точно знает, что это вымысел автора, что за Штирлицем не скрывается реальное лицо, Брежнев этому не поверил и просил еще раз все выяснить и доложить. Исаева, конечно, не нашли, но награды были все-таки вручены. Они были вручены исполнителям ролей в этом фильме, так понравившемся Генеральному секретарю".

За малейшим изменением состояния здоровья советского лидера пристально следили не только врачи и близкие, но и ближайшее политическое окружение и разведки множества стран мира. "Внимание этому вопросу уделяли секретные службы различных стран, которых интересовал вопрос стабильности нового руководства,- вспоминал Чазов. - Андропов говорил мне, что с этой целью пытаются использовать любые сведения - от официальных фотографий и киносъемок до рассказов встречающихся с ним лиц о его речи, походке, внешнем виде". Поэтому на публике Брежнев, как и сменившие его затем Андропов и Черненко, изо всех сил старались выглядеть здоровыми и полными сил.

С учетом нездоровья генсеков в помещении для пленумов в Кремле устанавливаются специальные перила для выхода на трибуну, разрабатываются специальные трапы для подъема в самолет и на Ленина.

"Мнение о том, что лидеру необходимо периодически показываться, независимо от того, как он себя чувствует, которое впоследствии касалось не только Брежнева, но и многих других руководителей партии и государства, стало почти официальным и носило, по моему мнению, не только лицемерный, но и садистский характер, - рассказывал Чазов. - Садистским по отношению к этим несчастным, обуреваемым политическими амбициями и жаждой власти и пытающимися пересилить свою немощь, свои болезни, чтобы казаться здоровыми и работоспособными в глазах народа. И вот уже разрабатывается система телевизионного освещения заседаний и встреч с участием Брежнева, а потом и Андропова, где режиссер и оператор точно знают ракурс и точки, с которых они должны вести передачу. В новом помещении для пленумов ЦК КПСС в Кремле устанавливаются специальные перила для выхода руководителей на трибуну. Разрабатываются специальные трапы для подъема в самолет и на Мавзолей Ленина на Красной площади. Кстати, если мне память не изменяет, создателей трапа удостаивают Государственной премии".

Смерти Брежнева и двух следующих за ним генсеков, метко названные в народе "гонкой на лафетах", поставили точку в долгой эпопее "лидеры СССР и их врачи". Эпоха вождей закончилась, и их отношения с медициной перестали быть предметом важнейшей государственной тайны.

Загадочные подробности смерти Сталина
04.03.2009 10:42:34

5 марта исполняется 56 лет со дня смерти «отца народов» Иосифа Сталина.
Личность Сталина всегда находилась в центре внимания историков и политиков, военных и дипломатов, обывателей и деятелей искусства. Это не случайно, поскольку этот человек более 30 лет находился у руля управления одной из великих держав мира, пожалуй, самой загадочной и непредсказуемой. Он был у руля управления не только этой державы, но и целой группы стран, которую именовали социалистическим лагерем; он претендовал на роль вершителя судеб «угнетенных народов и эксплуатируемых классов», как говорили в его времена во всем мире.
Прошло уже более чем полстолетия со дня его смерти, но о нем продолжают говорить как его сторонники, так и его противники. Каждое новое поколение хочет постичь тайну этой личности или, точнее, этого политического явления – культа личности.

Сталин (настоящая фамилия – Джугашвили) Иосиф Виссарионович (1879-1953), один из руководящих деятелей КПСС, Cоветского государства, международного коммунистического и рабочего движения; теоретик и пропагандист марксизма-ленинизма, Герой Социалистического Труда (1939), Герой Советского Союза (1945), Маршал Советского Союза (1943), Генералиссимус Советского Союза (1945). Член КПСС с 1898 г. Участник революции 1905-07 гг. в Закавказье. В 1912-13 гг.– член Русского бюро ЦК, сотрудник газет «Звезда», «Правда». Один из руководителей Октябрьской революции в Петрограде. С октября 1917 года – нарком по делам национальностей, нарком государственного контроля, РКИ. Член ЦК партии с 1917 года, Политбюро ЦК с 1919-го. С 1922 г. – Генеральный секретарь ЦК КПСС. С 1941 г. – председатель СHК (СМ) СССР и ГКО, нарком обороны, Верховный Главнокомандующий; один из организаторов антигитлеровской коалиции.
Вместе с тем Сталин допускал теоретические и политические ошибки, грубые нарушения социалистической законности, отступления от ленинских норм партийной и государственной жизни. Культ личности Сталина осуждён во всем мире.
Его симптомы в российском социал-демократическом движении появились еще до 1917 года. После прихода большевиков к власти в поведении Л. Троцкого, Г. Зиновьева, И. Сталина стали наблюдаться отдельные признаки этого явления. После смерти В.И. Ленина внутри партийного руководства началась борьба за лидерство. В силу разных обстоятельств победил И.Сталин.
На партийных съездах и конференциях до конца 20-х годов звучали голоса тех, кто пытался обратить внимание на стороны поведения Сталина, ясно говорившие о наличии симптомов «культовой болезни» у этого партийного лидера.
В партийных рядах только узкий круг людей знал о «Письме к съезду», в котором В.И. Ленин давал характеристику партийным лидерам, в том числе Сталину, и предлагал переместить его с поста Генерального секретаря, т.е. с той должности, где он мог нанести делу партии серьезный ущерб своим характером, склонностью к «культовой болезни».
Это обстоятельство помешало партийцам понять выступающих, а их точку зрения многие восприняли, как проявление личного соперничества в борьбе за лидерство.
В конце 20-х – начале 30-х годов Сталин окончательно захватил лидерство в партии и фактически возглавил советское государство. Он остался у руководства до конца своей жизни, до марта 1953 года. За эти годы не без его участия идеологические службы СССР сформировали идеологию культа личности и внедрили его в общественное сознание.
Субъективными предпосылками возникновения культа личности были те, на которые указывал Ленин в 1922 году: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека». Далее Ленин писал о том, что на этом посту должен быть человек более вежливый, более внимательный к товарищам, более терпимый и лояльный к недостаткам других, менее капризный.
В наши дни к субъективным факторам возникновения культа Сталина, наверное, следует отнести поведение всех руководящих партийцев, которые приняли решение скрыть «Письмо...» Ленина от съезда, партии, народа. Среди них личную ответственность несут Л. Каменев, Г. Зиновьев, которые уговаривали представителей делегаций оставить Сталина на своем посту, доказывали, что он может стать другим.
Большинство авторов считают, что культ личности Сталина возник, как неизбежный результат того, что сама партия изначально отказалась от демократических принципов как партийного, так и советского строительства. Ряд авторов считают, что культ личности заложен в самой социалистической идее, является неизбежным спутником социалистической практики.
«Сталин был человек очень мнительный, с болезненной подозрительностью, в чем мы убедились работая вместе с ним, – говорил Хрущев на ХХ съезде партии. – Он мог посмотреть на человека и сказать: "Что-то вы сегодня часто отворачиваетесь, не смотрите прямо в глаза». Болезненная подозрительность привела его к огульному недоверию, в том числе и по отношению к выдающимся деятелям партии, которых он знал много лет. Везде и всюду «он видел врагов, двурушников, шпионов».
Имея неограниченную личную власть, он допускал жестокий произвол, подавлял людей морально и физически.
Подробности смерти Сталина

28 февраля 1953 года Сталин собрал у себя на даче Маленкова, Берию, Хрущёва и Булганина. Обговорили уйму вопросов. Сидели до четырёх утра 1 марта.
К концу беседы Сталин был раздражён, не скрывал своего недовольства. После разговора он сухо кивнул всем и ушёл к себе. Все молча вышли и быстро разъехались. 1 марта в полдень обслуга стала беспокоиться. Сталин не появлялся, никого не вызывал. А идти к нему без вызова было нельзя. Тревога нарастала.
Hо вот в 18.30 в кабинете у Иосифа Виссарионовича зажёгся свет. Все вздохнули с облегчением. Ждали звонка. Сталин не обедал, не смотрел почту, документы. Всё это было необычно, странно. Hо шло время, а вызова не было. Наступило 20, затем 21, 22 часа – в апартаментах Сталина полная тишина. Беспокойство достигло крайней точки. Среди помощников и охраны начались споры: нужно идти в комнаты, зрели дурные предчувствия. Дежурные сотрудники М. Старостин, В. Туков, подавальщица М. Бутусова стали решать, кому идти. В 23 часа пошёл Старостин, взяв почту как предлог, если «хозяин» будет недоволен нарушением установленного порядка.

Старостин прошёл несколько комнат, зажигая по пути свет и, включив освещение в малой столовой, отпрянул, увидев на полу лежащего Сталина в пижамных брюках и нижней рубашке.
Он едва поднял руку, позвав к себе Старостина, но сказать ничего не смог. В глазах были ужас, страх и мольба. На полу лежала «Правда», на столе открытая бутылка «Боржоми». Видимо, Сталин лежал здесь уже давно, так как свет в столовой не был включён. Прибежала на вызов Старостина потрясённая челядь. Сталина перенесли на диван. Несколько раз он пытался что-то произнести, но раздавались лишь какие-то неясные звуки. Кровоизлияние в мозг парализовало не только речь, но и сознание. Может быть, в эти минуты Сталин успел вспомнить о трагедии Ленина, обречённого на долгую, страшную немоту?
Охрана и порученцы стали звонить в МГБ Игнатьеву. Тот посоветовал звонить Берии, Маленкову. Берию нигде найти не могли. Маленков без него не решался предпринять какие-либо меры. Один из самых могущественнейших людей планеты в критическую минуту оказался отгороженным от элементарной медицинской помощи частоколом бюрократических инструкций и запретов. Вождь стал заложником своей системы. Как выяснилось впоследствии, без разрешения Берии к Сталину врачей вызывать было нельзя. Так было записано в одной из бесчисленных инструкций. Наконец в одном из правительственных особняков в компании с очередной женщиной разыскали сталинского монстра, и в три часа ночи Берия и Маленков приехали. Берия был заметно под винными парами. Маленков зашёл к умирающему вождю в носках и с новыми ботинками, которые он засунул почему-то подмышки (видимо, чтобы не скрипели). Человек, лежавший на диване, издавал предсмертные хрипы. Берия не стал вызывать медиков, а тут же напустился на обслугу:
– Что вы паникуете? Hе видите, товарищ Сталин крепко спит! Марш все отсюда и не нарушайте сон нашего вождя! Я ещё разберусь с вами!
Его не очень решительно поддержал Маленков. Складывалось впечатление, что Сталину, который после инсульта лежал без медицинской помощи уже 6-8 часов, никто и не собирался её оказывать. Похоже, что всё шло по сценарию, который устраивал Берию. Выгнав охрану и прислугу, запретив ей куда-либо звонить, соратники с шумом уехали. Лишь около 9 часов утра вновь приехали Берия, Маленков, Хрущёв, а затем и другие члены Политбюро с врачами.
В большoм зале, где лежал Сталин, толпилась масса народу. Hезнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В.H. Виноградов, много лет наблюдавший Сталина, сидел в тюрьме), ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген лёгких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни. Всё делалось как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было спасти. Все были полны торжественной, печальной, государственной значимости, хотя ни у кого не возникало сомнения, что это конец. Обширный инсульт сразил вождя.
Hо Берия то и дело подходил к врачам и громко, чтобы слышали все, спрашивал:
–Вы гарантируете жизнь товарищу Сталину? Вы понимаете всю вашу ответственность за здоровье товарища Сталина? Я хочу вас предупредить...
Смертельно бледные профессора, врачи, медсёстры что-то неслышно лепетали, суетились, чувствуя, что после смерти вождя их может ожидать самое страшное.

Берия не скрывал своего торжества. Все в Политбюро, включая Маленкова, боялись этого выродка. Смерть тирана сулила продолжение новых кровавых оргий. Устав от бесчисленных распоряжений, показной заботы, убедившись, что Сталин уже фактически находится по ту сторону невидимой линии, которая отделяет жизнь от смерти, Берия умчался на несколько часов в Кремль, оставив политическое руководство страны у смертного одра вождя. Его срочный выезд в Кремль был связан, возможно, со стремлением изъять из сталинского сейфа документы диктатора, где могли быть (чего боялся Берия) распоряжения, касающиеся его. Сталин мог, вероятно, оставить завещание, и в то время, когда его авторитет был безграничным, едва ли нашлись бы силы, которые оспорили бы его последнюю волю.
Вернувшись через несколько часов, Берия, ещё более уверенный в себе, откровенно диктовал подавленным соратникам: срочно подготовить правительственное сообщение о болезни Сталина, опубликовать бюллетень о течении болезни. В правительственном сообщении, переданном по радио и напечатанном в газетах, в частности, говорилось: «В ночь на 2 марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве в своей квартире (а он был на даче. – Прим.), произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Появились тяжёлые нарушения деятельности сердца и дыхания... Лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и советского правительства...
Тяжёлая болезнь товарища Сталина повлечёт за собой более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности».
После первого бюллетеня успели обнародовать ещё два сообщения – в 2 часа дня и в 16 часов 5 марта. Медицинские светила А.Ф. Третьяков, И.И. Куперин, П.Е. Лукомский, H.В. Коновалов, А.Л. Мясников, Е.М. Тареев, И.H. Филимонов, И.С. Глазунов и другие (после неоконченного пока «дела врачей» Берия позаботился, чтобы Сталина лечили академики и профессора лишь одной национальности) не скрывали: катастрофа рядом. Зловещее шипение монстра над ухом врачей не изменило их вывода: «Острые нарушения кровообращения в венечных артериях сердца с очаговыми изменениями в задней стенке сердца», «тяжёлый коллапс», «состояние продолжает оставаться крайне тяжёлым». Они ещё не знали, что периодические расстройства мозгового кровообращения ранее уже создали множественные мелкие полости (кисты) в ткани мозга, особенно в его лобных долях. Такие изменения, как полагают сегодня специалисты, вызвали нарушения в психической сфере и наслаивались на деспотический характер Сталина, усугубляя его и без того тиранические наклонности.
Несколько раз в зале появлялся Василий, выкрикивавший пьяным голосом: «Сволочи, загубили отца!»; здесь же стояла окаменевшая дочь, сидели в креслах, на диване уставшие от бессонницы и надвигавшейся неизвестности члены Политбюро.
Ворошилов, Каганович, Хрущёв и ещё некоторые плакали. Берия неоднократно подходил к Сталину и громко обращался: «Товарищ Сталин, здесь находятся все члены Политбюро, скажи нам что-нибудь».
Берия вёл себя, как наследный принц гигантской империи, способный распорядиться жизнью любого её обитателя. Тот, кому он служил, кто дал ему бесконтрольную власть, Берию уже не интересовал. Для него Сталин отошёл в прошлое. Берия был весь устремлён в ближайшее будущее. Конец вождя не заставил себя долго ждать. О последних мгновениях жизни диктатора лучше всех поведала его дочь: Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент не знаю, так ли на самом деле, но так казалось – очевидно, в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвёл ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошёл всех в какую-то долю минуты. И тут (это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть), тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился... В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела». Было 9 часов 50 минут 5 марта 1953 года.

Последнее пристанище «отца народо в»

Версии о том, что Сталин пал жертвой заговора своего ближайшего окружения (которое таким образом лишь сыграло на опережение –«хозяин» явно нацеливался на ближайших сатрапов), не только бытуют до сих пор, но и стали в последнее время особенно популярны. Легенда обрастает все новыми подробностями, и вот уже в ней появилась некая зловещая «фигура в белом халате», якобы внедренная в ряды врачующих вождя лекарей коварным Лаврентием Берией.
Эти версии не выдерживают никакой критики, если вспомнить сталинскую патологическую подозрительность и прямо-таки трепетное отношение к вопросам личной безопасности. Достаточно припомнить, как во времена гражданской войны Сталин так выбирал маршруты, что неизменно оказывался ближе к своему персональному, готовому в любой момент к отходу, бронепоезду, чем к передовой. Или стоит обратиться к обстоятельствам его единственной во время Великой Отечественной войны поездки на Западный фронт в августе 1943 года, которая была обставлена, как масштабная войсковая операция. Это Ленин до поры до времени позволял себе обходиться личной охраной из двух человек. Сталина даже в мирное время охраняли тысячи – и в Кремле, и особенно на «объекте 001» – Ближней даче. Ее еще называли по месту расположения «Кунцевской» или «Волынской», а также по цвету главного здания – «Зеленой».
Именно сюда, объявив, подобно царю Ивану Грозному, «опричнину всем потаенным врагам», Сталин перенес в конце 40-х годов свою штаб-квартиру. Именно здесь, собирая ближайших партийных соратников на легендарные, затягивавшиеся далеко за полночь «обеды», Сталин без лишних формальностей решал вопросы первостатейной государственной важности. Иногда, особенно в последние годы, собирал просто так, без особых дел. Очень уж, видимо, монотонной и одинокой была его жизнь.
Да и какой она могла быть в зоне, наглухо отгороженной от всего остального мира кило­метровой полосой отчуждения и двумя трехметровыми заборами, между которыми без устали сновали патрули с собаками? Куда уж Александровской слободе времен царя Грозного до этого насыщенного сигнализацией, надежно оберегаемого особым охранным отделением МГБ (казармы находились на внешней, примыкающей к тыловой части усадьбы территории) гнезда «одинокого кремлевского орла». Здесь были готовы отразить даже воздушный десант. Еще во время войны на территории дачи соорудили большой подземный бункер с рабочими кабинетами. По всему внешнему периметру установили дальнобойную зенитную морскую артиллерию. А во внутрипарковой части – еще и зенитные пулеметные установки. Правда, все это после войны сняли. Но так, чтобы можно было легко вернуть. А бункер остался в состоянии постоянной рабочей готовности. Так что в случае необходимости, спустившись на лифте вниз и воспользовавшись подземкой «спецметро», вождь мог довольно быстро оказаться в своем знаменитом кремлевском кабинете и тем же путем вернуться обратно.

Впрочем, Сталин предпочитал перемещаться в кавалькаде бронированных лимузинов. Дорога от кремлевских ворот до крыльца двухэтажного жилого дома в Волынском занимала всего 15 минут. Все остальные, включая членов Политбюро, могли приехать сюда только по приглашению вождя. Машины при этом полагалось оставлять на внутренней стоянке у въезда на объект и следовать пешком через парковую часть под приглядом специально натасканной охраны.
Дабы ничего не мешало наблюдению, все ветки на деревьях в парке были срезаны на уровне полутора метров от земли.

Из тех ветеранов Политбюро, кого Сталин в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года пригласил на Ближнюю дачу и усадил за последний в своей жизни обед, четверо –Маленков, Берия, Булганин и Хрущев – уже по крайней мере год точно знали, что находятся у «хозяина» на прицеле. И действительно были крайне заинтересованы в его скорейшей кончине. От этого странной может показаться беспечность, с которой Сталин продолжал их так близко к себе подпускать.
На самом же деле он ничем не рисковал. Ибо хорошо знал своих «вассалов» и был совершенно уверен: никто из них, включая наиболее опасного – Берию, на него руку не поднимет. Потому что одно дело – заочно «пускать кровь» в режиме «коллективного руководства» и подмахивать расстрельные списки на тысячи, десятки тысяч «кулаков», «подкулачников», «врагов народа» и «иностранных шпионов». И совсем другое – собственными холеными руками душить или подсыпать яду. Впрочем, у искушенного в таких материях вождя подобные эксцессы тоже были предусмотрены. Все присутствующие хлебали знаменитый сталинский борщ из общей супницы. И никто, покидая дом, не мог миновать охрану, пока та стопроцентно не убеждалась, что с «хозяином» все в порядке. Так что случись какая «заминка» – ни один не отошел бы от порога даже на пару шагов.
Иное дело – опытная профессиональная рука, медленнодействующий яд и пособничество самой охраны. Тут кое-какие обстоятельства действительно наводят на размышления. Особенно те, что были связаны с событиями, разыгравшимися 1 марта. То есть уже после того, как перед рассветом гости благополучно разъехались, а Сталин устроился спать на диване в малой столовой – комнате, которая, по свидетельству его дочери Светланы, со временем стала у отца самой любимой и «служила ему всем». Вот на пути от этого дивана к столу, где стояла бутылка «Бор­жоми», утром следующего дня, как потом уточнили врачи – около 11 часов, инсульт и опрокинул на пол 73-летнего Сталина...
С этого момента парализованный, в одних мокрых от непроизвольного выделения мочи пижамных брюках и потому сильно продрогший повелитель одной шестой мира более десяти часов беспомощно провалялся на полу. Только в половине одиннадцатого вечера охранники наконец-то нашли предлог заглянуть в малую столовую. Столь надолго затянувшееся бездействие службы безопасности выглядело тем более странно, что именно с 10 до 11 часов утра от Сталина обычно поступали первые распоряжения по телефону. Иное дело, что заходить к нему без вызова не полагалось. Поэтому на даче, кроме многочисленных аппаратов правительственной связи и обычной московской коммунальной сети, была оборудована специальная внутренняя телефонная система. Подключенные к ней аппараты – домофоны – имелись во всех комнатах, так что Сталин мог звонить отовсюду, даже из ванной и туалета.
Ему же без крайней нужды не звонили. Однако эта односторонность совсем не означала, что у хозяйской «шапки-невидимки» совсем не было изъяна. Даже он, великий Сталин, у себя дома ежесекундно находился «под колпаком». Скрытое слежение обеспечивалось особой системой сигнализации. Вделанные в мягкую мебель миниатюрные датчики (пружинки от них после посмертного «шмона» в хозяйстве вождя еще долго сиротливо торчали из обивки) передавали на специальный пульт сигналы, позволявшие точно отслеживать все передвижения объекта.
Так что, начиная с полудня 1 марта, дежурный (чем дальше, тем более обеспокоено) фиксировал: «Нет движения!». Ближе к 16.00 уже почти вся дачная обслуга была уверена: случилось что-то недоброе. Но почему-то и после этого никто не заглянул в покои Вождя, не поспешил к нему на помощь. Это «почему-то» со временем стало существенным аргументом в рассуждениях тех, кто верен теории заговора и зловещей в нем роли Берии, которому якобы подчинялась сталинская служба безопасности.
На самом деле личная охрана Сталина, состоявшая из многократно проверенных на личную преданность офицеров, уже восемь лет как Берии не подчинялась. Все, что ему удалось, так это в 1952 году с помощью интриг и при попустительстве никому особо не доверявшего вождя «схарчить» генерала Власика. Однако даже устранение этого сверхбдительного начальника сталинской охраны (Власик до конца жизни был уверен, что именно Берия «помог» «хозяину» уйти в мир иной) ничего в принципе не меняло. Управление охраны подчинялось непосредственно министру госбезопасности Игнатьеву, у которого была только одна «библия» – указания самого товарища Сталина.
Как раз в свете именно этих указаний дежуривший 1 марта подполковник МГБ Старостин и помощник коменданта Лозгачев обязаны были о своей тревоге доложить министру Игнатьеву. А уж тот принимал бы решение. Но не доложили. Почему?
Объяснение, которое много лет спустя удалось вытянуть из уст одного из помощников коменданта, оказалось на удивление простым. Опасались вызвать хозяйский гнев. Оказывается, заметно сдавший в последние месяцы Сталин, раскурив трубку и углубившись в бумаги, частенько впадал в дрему. При этом содержимое трубки нередко просыпалось на домашнюю куртку. Ткань начинала тлеть. А вождь все дремал да посапывал. Первая же попытка дежурного разбудить его имела неожиданное следствие. Вздрогнув и испуганно открыв глаза, Сталин, который обычно был весьма благодушен с обслугой, пришел в неописуемую ярость. Ситуация неоднократно повторялась: вождь спит, мундир чуть ли не дымится, а охрана, не решаясь приблизиться, мечется в панике «по тылам»...
В общем, 1 марта Старостин и Лозгачев долго препирались и подталкивали друг друга к двери в малую столовую. Когда, наконец, вошли и увидели лежащего на полу «хозяина», засуетились и принялись названивать своему министру. Но совершенно напрасно охрана ожидала от Игнатьева четких указаний и присылки врачей. Судя по поведению Игнатьева, его голова была занята совсем другим: прежде всего ему надо было заботиться о собственной безопасности и лавировать между враз аполитически «потяжелевшими» соратниками. Согласно ноябрьскому 1952 г. решению Бюро Президиума ЦК, в отсутствие Сталина (решение было принято на случай его отъезда в отпуск) заседания правительства поочередно должны были вести четверо. Первым в списке по алфавиту значился Берия. Вот к нему-то после некоторых колебаний Игнатьев и переадресовал Старостина. А сам сначала известил более ему близких Хрущева и Булганина. И уж только потом – заместителя вождя по Совмину Маленкова.
Пока сверхосторожный Игнатьев лавировал между теми, у кого за спиной стояли госвласть, партаппарат и силовой блок, вперед выскочил самый умный, решительный и циничный – Лаврентий Берия. Не случайно именно от него охрана получила первое более или менее внятное указание. Вместе с Маленковым Берия прибыл в Волынское в 3 часа ночи 2 марта. И откуда-то с порога недолго понаблюдав за недвижным вождем, уже на выходе бросил помощнику коменданта: «Лозгачев, что ты панику наводишь? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Его не тревожь и нас не беспокой». Примерно за час до Берии в Волынском побывали Хрущев с Булганиным. Но в комнаты Сталина они вообще не входили, а, потоптавшись в «дежурке» возле ворот, ограничились беседой с охранниками. После чего, не оставив никаких распоряжений, убыли.

Уверенность, с которой товарищ Берия с ходу «поставил диагноз», к медицине никакого отношения не имела. Но явно опиралась на результаты телефонного «блиц-консилиума» с другими членами Политбюро. Потому что врачей (предварительно введя их в заблуждение заявлением, что «неприятность» с товарищем Сталиным произошла накануне ночью, а вечером 1 марта он, как обычно, работал у себя в кабинете) впервые допустили к телу только в 9 часов утра 2 марта. Группу по реанимации задействовали еще позже – вечером. Да и то, оказывается, лишь для того, чтобы тут же связать врачей по рукам и но­гам. Пока те пытались снизить кровяное давление и стимулировать работу сердца, Берия и Маленков выставили медицине выдающееся по своей нелепости условие: о каждой лечебной процедуре, которую предлагали врачи, они должны были доложить дежурным членам партийного руководства и получить их одобрение.
Непосредственно медицинскими мероприятиями руководил тогдашний министр здравоохранения А. Третьяков. Именно он, а не Берия или кто-либо еще из высшего ареопага, формировал состав лечащей бригады и последующих консилиумов. Так что хоть Берия и пытался руководить охраной, но внедрить во врачебные ряды какого-то диверсанта со шприцем ему было бы сложновато. А главное - совершенно излишне. Какой смысл был в рисковых упражнениях с инъекциями, когда нуждающийся в экстренной медицинской помощи «объект» почти двое суток был ее лишен и сейчас находился в самом критическом положении?
Все, что теперь по-настоящему волновало соратников, – официальный вердикт компетентных специалистов. Их гарантия, что грозный «хозяин» уже не оклемается, означала конец периода выжидания и перехода к активной внутривидовой борьбе за власть. По требованию заметно активизировавшегося Маленкова расширенный, с привлечением самых авторитетных светил отечественной медицины, консилиум состоялся на Ближней даче утром 3 марта. Вывод был единодушен: «Безнадежен!». Именно после этого Берия, не скрывая удовлетворения, направился к выходу, по-хозяйски, громко выкрикнув адъютанту свое знаменитое: «Хрусталев, машину!» Вслед за ним, внешне соблюдая некое подобие скорби, поспешили остальные. Благо теперь можно было без всякой оглядки «пилить» между собой власть. И строго дозированно впаривать замороченному народу пространные медицинские заключения про «дыхание Чейн-Стокса» и прочие приметы «стабильно тяжелого состояния здоровья безмерно любимого вождя».
О том, что тот не совсем бессмертен, массам дали впервые почувствовать только 4 марта. О том, что уже на следующий день смена власти была оформлена, они даже не подозревали. Врачи на Ближней даче еще пытались с помощью искусственного дыхания, инъекций глюкозы, камфары и адреналина поддержать жизнь в теле агонизирующего вождя, когда его соратники, собрав в Кремле совместное заседание Президиума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета, расторопно поделили посты.
Только после этого все поспешили в Волынское, где стали очевидцами того, что спустя несколько дней было оформлено в домовой книге Московского Кремля отметкой «о выписке И.В. Сталина по случаю кончины 5 марта 1953 года». Более точное время значилось в «Почасовой записи медицинских осмотров, заключений, консилиумов в течение всей предсмертной болезни Сталина»: 21.50.
Вызванных на Ближнюю дачу медиков поджидал целый букет откровений, которые не то что изощренных в своем ремесле кремлевских врачей, а любого непритязательного сельского фельдшера могли бы повергнуть в шок. Конечно, каждый из приглашенных был в курсе, что Сталин уже пережил два инсульта: первый случился в 1945 году после Ялтинской конференции, второй – в 1949-м, накануне семидесятилетия. Но то, что он сам неотвратимо вел себя к третьему, медицина и ведать не ведала.
Внешние, более чем очевидные признаки серьезного нездоровья вождя в последнее время бросались в глаза окружающим. Он потолстел, появились симптомы «нехватки дыхания» (Сталин даже бросил курить), обычно бледное лицо вдруг стало красным – верный симптом сильно повышенного кровяного давления. Словом, самое время было обратиться к врачам. Но Сталин излишнего к себе приближения вообще не терпел. А уж «людей в белых халатах» – как раз из-за опасения быть отравленным или же «залеченным до смерти» – особенно. В итоге, когда прибывшая на Ближнюю дачу бригада попросила срочно привезти из Кремлевской больницы «историю болезни» Сталина, таковой вообще не оказалось. Не было под рукой и самых необходимых, обычно имеющихся на экстренный случай во всяком доме лекарств. Впрочем, как и того, кто мог бы дать мало-мальски дельный совет по их применению. «Хотя бы медсестру завели под видом одной из горничных. Или врача под видом одного из полковников, – воскликнул один из врачей во время консилиума. – Ведь человеку 73 года!»
Но, с другой стороны, чему удивляться? Академик В. Виноградов – единственный для Сталина медицинский авторитет, которого он дважды в год допускал к себе для осмотра, - коротал время в камере Внутренней тюрьмы на Лубянке. В качестве одного из главных фигурантов академик был привлечен по Сталиным же инспирированному «делу врачей-вредителей». Кое-какие медикаменты, которые хранились в буфете малой столовой, по строгому указанию «самого» приобретались в обыкновенной аптеке. Эта миссия доверялась 30 лет проработавшей в сталинском доме А. Бычковой – одновременно повару, подавальщице, кастелянше и младшему сержанту ГБ. Вождь считал, что так будет надежнее – кто знает, что там намешают в «Кремлевке»!
Он так долго и тщательно страховался от возможных «отравителей», что с самоубийственной беспечностью прозевал приближение двух по-настоящему опасных, реальных убийц – болезни и старости.
Сейчас начали разоблачать Сталина. Развенчивают его полностью, но все же не упоминают того, что он был кавказским полуевреем. На это наложено табу, хотя это и является главным ключом к психологии Сталина. В советской прессе сейчас пишут, что в 1927 году он пригласил знаменитого дореволюционного психиатра Бехтерева к себе на консультацию по поводу мучившей его бессонницы. И тут интересно вот что: всем в Союзе было известно, что Сталин работает по ночам. Начальники всех рангов сидели допоздна, ожидая звонка из Кремля. Это объясняли тем, что товарищ Сталин – великий труженик, работает день и ночь. А теперь раскрывается и эта тайна. Оказывается, Сталин всю жизнь страдал бессонницей, потому-то он и работал по ночам и мучил все свое окружение.
Так вот, Бехтерев во время обследования, кроме бессонницы, отметил и прогрессирующий паралич левой руки Сталина. Сталин был сухоручкой. То, что в медицине называется кахексией (врожденный сухоручка). Обследовав Сталина, Бехтерев вышел из кабинета и тут же откровенно высказал свой диагноз: «Типичный параноик». А паранойя - это одна из самых коварных и тяжелых психических болезней. Разница между шизофренией и паранойей довольно расплывчатая, но паранойя хуже. Это своего рода агрессивная шизофрения, которая сопровождается целым рядом маний –маниакально-навязчивых идей, в том числе манией величия и манией преследования.
Из мании величия родился культ личности Сталина, а из мании преследования – бесконечные аресты и вечные «чистки». Для опытного психиатра это сразу же стало ясно. Сталин также был 155 сантиметров ростом. В Советской Армии было ограничение – людей ниже 150 см не брали в армию (винтовка будет выше такого вот бойца).
А Сталин ненамного перерос это ограничение.
Помните комплекс Наполеона? И все это в большинстве случаев связано с агрессивностью. Так что Бехтерев поставил точный диагноз. В прессе пишут, что после такого диагноза Сталин его отравил: через 3 дня Бехтерев умер при загадочных обстоятельствах. Родственники Бехтерева прямо обвиняют в этом его молодую жену. Оказывается, в возрасте почти 70 лет он женился на молодой еврейке. Она, кажется, ее звали Бертой Яковлевной, была племянницей начальника НКВД Ягоды, чистокровного еврея.
И, как пишет советская пресса, по приказу Сталина через Ягоду его племянница отравила своего почтенного супруга.